Ольга разделась и погасила свет.
Щелкнул будильник. Ольга не заводит его, а просто ставит стрелку на время, когда надо вставать. И будильник едва слышно щелкает. Этого достаточно. Спит она чутко.
Ольга одевается. Тамара приоткрывает глаза. В них Ольга без особого труда читает вопрос: «К нему?» Она сердито поворачивается к зеркалу.
Сестренка недолюбливает Степана Векшина. Почему? Ничего вразумительно она сказать не может, кроме разве того, что у него гнилые зубы, запустил их, не лечит. Не в зубах дело, глупая девчонка, не в зубах. Если бы тебе, дорогая сестренка, было что вспоминать… Ну, хотя бы такой денек, как тот, когда шел бой под селом Большие Дубовины. Полк тогда потерял две батареи — целиком две батареи: людей, пушки, автомашины. Комбата Мишку Крутикова, еще не остывшего после боя, с окровавленным лицом, с рукой, повисшей как обрывок каната, Степан Векшин привел в санчасть. «Нет моей батареи… только мертвецы!» — повторял Крутиков. Его клали на стол, а он рвался из рук и кричал, что из второго орудия еще можно стрелять. Прицел разбит, так черт с ним с прицелом, можно стрелять через ствол. Ему тогда дали Звездочку, Михаилу Крутикову… Или увидела бы ты, сестренка, пятна своей крови на серой мокрой глине, перемешанные с пятнами чужой крови. Ничего-то ты не видишь и ничего не понимаешь и на жизнь-то смотришь совсем по-детски.
У Тамары хорошее сердце, она очень хочет, чтобы ее старшая сестра была счастлива. Да и как же иначе? В последний год войны они потеряли мать, отец умер раньше. Вернувшись с фронта, Ольга взяла сестру из детского дома, помогла ей закончить школу и поступить в институт. И это в то время, когда сама работала, а по вечерам училась. Как же ей иначе относиться к старшей сестре?
Ольга сварила кофе, разогрела тушенную с мясом капусту. Ну, конечно, сестра с удовольствием бы выпила кофе, но ей не хочется рано вставать. И в самом деле, пусть в воскресенье поспит подольше. Ольга разложила по тарелкам капусту, налила кофе и молча поставила завтрак на стол перед кроватью сестры. Все так же молча сестры позавтракали. О чем говорить? Они не первый год все время вместе, в одной комнате, понимают друг друга без слов.
Ольга привела в порядок волосы, чуть-чуть подкрасила губы, припудрила лицо и поехала на вокзал.
Многие дачи в поселке еще не были достроены, и определить, где пролегают улицы, было трудно. Ольга долго блуждала по редкому сосновому лесу. Степан нарисовал ей план поселка, однако и план не помог. Она стала спрашивать прохожих — дачу Векшина никто не знал. Наконец она наткнулась на только что отстроенную, крытую шифером дачу. По описаниям она походила на векшинскую. Предчувствие не обмануло ее. Она раскрыла калитку и сразу увидела во дворе Степана. Он сидел на бревне и азартно спорил со стоящим перед ним парнем в засаленной, с маленьким козырьком кепке. Около ног парня, на траве, стоял грубо сбитый из фанеры чемоданчик, из створки его торчала небольшая пила-ножовка, а из специально пропиленного отверстия — конец топорища. Степан увидел ее, заулыбался, пошел навстречу. Ольге нравилась его походка: тяжелый, сильный, он легко и плавно нес свое тело, мускулы его словно бы пружинили.
Векшин наскоро простился с парнем, потом обвел рукой полукруг — именно этого жеста и ожидала от него Ольга, — как бы приглашая смотреть, наслаждаться, радоваться и новому, пахнущему смолой дому, и грядкам, и кустам сирени под окнами, и посыпанным красным толченым кирпичом дорожкам, и молодым отцветающим вишенкам.
— Вот мое поместье… наше поместье, — повторил Степан, делая ударение на слове «наше».
И он долго водил ее по участку, объяснял, как трудно все было посадить, сделать, достать, сколько средств на все это потрачено. Ольга восхищалась и удивлялась — не искренне, а чтобы доставить этим удовольствие Степану, что-то впопад и невпопад спрашивала. «Все это, конечно, очень хорошо, но нельзя же так увлекаться, нельзя же в это вкладывать такую сердечную теплоту», — еще неотчетливо думала она.
— А рисунки? Покажи мне твои новые рисунки, Степан.
— Потом, Оля, потом… Да мне и нечем похвастаться, разве этикетками?.. Ты знаешь, Оля, я теперь даже этикетки для гуталина рисую, совсем ремесленником стал. Что же поделаешь: условиям для большой работы я отдал два… нет, почти три года. Условия, условия — вот что главное.