Работу Петр начинал спозаранку, с рассвета. А ты видел, как у нас солнце восходит? Ночи у нас темные, месяц скупой, только на вершинах снег забелит да от сосенок тень укажет, а свету мало дает. Тихие у нас ночи, к утру лишь ветерок набежит, листьями зашебуршит, и опять все смолкает. Потом светать начнет, сперва горы показываются, неясно, неотчетливо загромоздятся. А кругом тихо, слышно, как бьется кровь в жилах и в ушах звенит. И вот минута наступит. Пропусти ты эту минуту, закрой глаза — и не узнаешь места вокруг себя. Солнце сразу из-за гор показывается — большое, красное, жаркое. Глаза от яркости заслепит. И все кругом просыпается, птица защебечет, зверь на водопой направится, веткой хрустнет, дятел по дереву застучит, кузнечики застрекочут, в реке рыба заплещется, круги по воде пойдут… Люблю я рассвет смотреть. На душе светло, дышится легко, и мысли веселые в голову приходят: хорошо, думаешь, на свете жить, хорошо солнце видеть…
Вот на рассвете и уходил Петр из дому. Иногда Настя его сопровождала, иногда в землянке оставалась, смотрела вслед, пока деревья Петра не укрывали, домовничала, дожидалась вечера. А Петр через тайгу уже тропку протоптал. На ручье, в отмели, отвод пробивал. Азарта в нем на миллион было, удачи сперва — на копейку. Песку наворотил горы, золото приходило крупинками. Не сдавался, бился, не для себя — для людей. Насмерть стоял. Старательская горячка к нему в нутро зашла, до печенки. С солнцем работу начинал, с солнцем кончал.
Возвращался — Настя на пороге ждала. Отдыхал Петр, рассказывал о прежней свой жизни, о Петербурге, о театрах да прочих гуляниях, о студенческих волнениях. Слушала его Настя, глаза свои голубые широко раскрывала. И любопытно ей было в боязно: хотелось, чтоб скорее забыл Петр все прошлое и с ней, с Настей, начинал новую жизнь, а боялась, как бы не заскучал с ней любимый. Была она все-таки девушка простая, лишь кое-какой грамоте обученная, а Петр был человек совсем другой.
Обнимет ее Петр, прижмет к себе, задумается, скажет:
— Еще месячишко потрудимся, не боле, и махнем в Россию… За золото все можно. Паспорт справим лучше прежнего. Нелегально будем жить… Скушно мне, Настя, муторно: дел у нас еще бесконечно много, товарищи меня, поди, забыли. Сильный я стал, сильнее, чем прежде был. Возвращаться надо скорее. Домой. В Россию… Но не пустым возвращаться… Чтобы не отдавали нам люди последние копейки, а чтобы мы сами сказали: «Получите в кассу Российской социал-демократической рабочей партии, скажем, сто тысяч рублей». Ой, как нужны сейчас средства!.. Влез царь в войну с Японией… Если б кончилась эта война русской революцией!..
Прижмется Настя к Петру, в глаза заглянет (любила Настя Петровы глаза, смотрела в них подолгу), рассмеется, руку в локте сожмет, мускулы Петру тронуть даст, с сомнением скажет:
— Могу я такая городское платье надеть?.. Я ведь чалдонка, руку сожму, потянусь или тебя обойму, так это городское платье по швам и затрещит.
Сурово жили Петр и Настя, золотишко скапливали, в дальнюю дорогу собирались, а гостей любили. Бывало, со всех сторон в землянку гости сходились, люди всякого звания, беглые да бродяги. Брагу Настя варила. Гуляли бродяги, пили Настиной варки брагу, слушали жаркие слова Петра. Любили гости Петра слушать, хоть всего и не понимали в Петровых речах, а злобу и обиду угадывали, за то и любили.
Были у нас удачники, на золоте богатели, за свой страх прииски открывали, пароходы гоняли по Енисею, да мало таких было.
В осеннюю слякоть, в зимнее окаянство шахты люди били, крепи ставили. Приходила маленькая удача — в кабаке ее пропивали, потому что была она маленькой, а большой ждали; иным приходила и большая удача — пропивали и ее, потому что слишком она дорого доставалась, слишком много крови стоила, а для крови нет на земле цены равной.
Умирали рано. Умирая, жизнь проклинали, счастье свое ненайденное сынам искать завещали. Шли сыны, меняли крепи подгнившие, ковыряли мерзлую землю.
Петру иная была судьба. Может, потому, что не для себя искал он золото, не для наживы, может, потому, что новичков судьба любит. В ломаном кварце отваленном напал он на подъемное золото. В начале лета было, в полдень. Солнце светило ярко, в тайге прелью пахло, птицы блажили, белки по пихтам прыгали. На ладонь положил Петр три самородка — заиграло золото, заблестело. Сбылась мечта! Залюбовался Петр блеском и все припомнил: невзгоды, неудачи, проклятия, обиды, холод и голод, загубленную молодость. И ни на минуту не подумал о том, что мог бы он теперь переменить фамилию и имя, завести дома и экипажи. О России стал думать Петр. И ничтожно малым показалось ему найденное сокровище. Всех голодных не накормишь, темным и забитым не дашь образования, обездоленным не купишь счастья.