— Теперь долго будет держаться!
И ей казалось, что так прочно и старательно могла пришить пуговицу только она, мать. Впрочем, она тут же поправляла себя. На самом деле это не так. Ведь другая женщина тоже может старательно пришить пуговицу, ничего хитрого здесь нет. И раздражалась на себя и принималась снова ворчать. Сын и дочь снисходительно и не очень внимательно слушали ее, словно бы понимая, что ворчание — удел старости.
Потом Анна Алексеевна заметила, что дочь и сын, несмотря ни на что, охотно советуются с ней. Раньше этого не было. Видимо, они достигли такого возраста, когда самоуверенность ранней молодости ушла, и они оба поняли, что жить не всегда легко и просто.
Как-то дочь сказала ей:
— Трудно мне, мама, когда вечером возвращаешься домой, а в окнах темно… Понимаешь, мама, совсем темно… И страшно идти домой. Хочется постоять около дома…
Анна Алексеевна после этого разговора весь день ходила хмурая, печальная. Ей чудилось, что, если бы дочь так говорила с ней раньше, они нашли бы что-нибудь единственно правильное.
С лица сына постепенно исчезала отчужденность, на нем появилась какая-то особенная родственная мягкость. Анна Алексеевна уже ждала, что у него исчезнут и морщинки около рта. Ведь они были не следом прожитых лет, а только памятью о войне, гибели многих друзей, воспоминанием о крови и ужасе. Но нет, морщинки не исчезали и резко проступали, когда сын смеялся и говорил.
Четыре вечера Василий провел дома, на пятый — ушел и с тех пор уходил ежедневно. Соседки услужливо донесли, что он проводит время с Люсей Казиной. Впрочем, и сам Василий этого не скрывал. Анна Алексеевна ничего не имела против Люси. Она жила на соседней улице и вот уже много лет при встречах подчеркнуто-почтительно здоровалась с ней. Люся, по мнению Анны Алексеевны, была очень привлекательна. Густые темно-каштановые волосы, смуглое нежное лицо, темно-карие глаза — все это производило впечатление. У Василия был неплохой вкус. Ну что же… Анна Алексеевна не возражала. И вообще хорошо, что сын, видимо, нигде не сделал выбора и на долгие годы сохранил свою привязанность.
Однако и это все неожиданно для Анны Алексеевны переменилось. Началось с того, что Василий занялся ремонтом дома. Он нанял плотника, сам вырезал новую резьбу на крыльцо, принялся за починку ограды. Работал по двенадцать часов в день. По вечерам усаживался около радиоприемника, слушал музыку и курил.
— Ты сегодня опять дома? — спросила Анна Алексеевна, удивленная тем, что сын уже второй вечер не встречается с Люсей.
При этих словах Татьяна, сидевшая на диване с томиком Чехова, встрепенулась и очень внимательно посмотрела на брата.
— Дома, — ответил Василий безразличным тоном.
— Почему? — отложив в сторону книгу и пристально глядя на Василия, спросила Татьяна.
Василий ничего не ответил, пожал плечами и принялся настраивать приемник.
В конце концов это его, Василия, личное дело. Хочет — пусть идет, не хочет встречаться со своей Люсей — пусть посидит с матерью. Но дочь… Что с Татьяной? Почему у нее такое серьезное лицо? Почему она, будто спрашивая что-то, смотрит на мать?
Через два или три дня Люся пришла сама. Анна Алексеевна встретила ее, как всегда, приветливо, Татьяна — сердечно: они были школьными подругами.
Гостью усадили пить чай с брусничным вареньем и домашним печеньем. Люся пила чай, рассказывала что-то веселое, а темно-карие глаза ее смотрели печально, и было заметно, что девушка взволнована. Она нервными движениями перебирала бахрому новой скатерти. Скатерть эту — бордовую, затейливо вытканную — привезла в подарок матери Татьяна. Анна Алексеевна то и дело поглядывала на пальцы девушки. Если она не оставит в покое кисточку, она оторвется, непременно оторвется. Анна Алексеевна старалась не обращать внимания на Люсины пальцы — и не могла. Она то и дело поглядывала на кисточку и прикидывала, найдутся ли подходящие нитки, если Люся все-таки оборвет ее.
Потом Люся встала и сказала, что ей пора домой. Татьяна принялась уговаривать посидеть еще немного, а Василий молчал. Люся в упор глянула на него, нахмурилась и заспешила в сени. Василий вышел вслед за ней. Татьяна секунду постояла, потом взяла с дивана шаль и тоже пошла в сени. Анна Алексеевна слышала, как Татьяна уговаривала Люсю накинуть шаль. В самом деле к вечеру похолодало и поднялся сильный ветер. Девушка не взяла шаль. Татьяна, вернувшись в комнату, досадливо бросила ее на диван и в задумчивости заходила по комнате.