ПАДАЮТ ЛИСТЬЯ
Дискуссия была неожиданностью для Андрея Алексеевича. В педагогическом институте, где он читал курс истории русского языка, ничего не знали о предстоящей дискуссии и не готовились к ней.
День, когда она началась, стал очень важным рубежом в жизни Андрея Алексеевича и запомнился весь, до мельчайших подробностей.
Утром, услышав заливистый лай щенка, он догадался, что принесли газету, — на дачу она приходила с запозданием на день. Он колебался: подняться с кровати или подремать еще немного, а потом за утренним чаем почитать.
Андрей Алексеевич ночью долго читал и заснул лишь на рассвете. И прошлую ночь провел за чтением, и третьего дня заснул далеко за полночь.
Прежде на даче он всегда очень хорошо спал, потому что ловил рыбу. Целые дни он проводил на речке, а укладываясь в кровать, сразу засыпал и спал до утра беспробудно. Он много лет увлекался рыбной ловлей. Ему нравилось сидеть в кустах, наблюдать за рекой и удить рыбу. Но этим летом Андрей Алексеевич был на реке всего лишь два или три раза.
Былое увлечение без всякой видимой причины ушло. А взамен ничего не пришло.
В соседней комнате затарахтел будильник. Лена, дочь, поднялась, ни секунды не помедлив. Вот она пошла умываться. Вчера к ней приезжали из Москвы подруги. Они готовились к заключительному в весенней сессии экзамену по сопротивлению материалов.
Андрей Алексеевич подумал, что, еще не проснувшаяся окончательно, Лена непременно наткнется на стул. Так и случилось. По-видимому, она слегка ушиблась, потому что мгновение постояла неподвижно.
После этого на соседней даче сорокалетний здоровяк, работающий по снабжению, включил радиолу. Удивительно жизнерадостный человек. Лицо у него круглое, самодовольное, лоснящееся, не лишенное привлекательности, нос вздернутый, губы толстые и добрые. По утрам сосед взбадривал себя музыкой. Он ставил на вращающийся диск две пластинки, первая из них — марш или отрывок из оперетты, вторая — самая новая и самая модная лирическая песенка из кинофильма. Радиолу он запускал на полную мощность — музыка летела через поле, речку и эхом отдавалась от молодого соснового леса. Сосед — не человеконенавистник и не дачный склочник. Просто у него хорошо работали сердце, почки, печень, и он не желал ни от кого скрывать свою жизнерадостность. Ему хотелось, чтобы каждый новый день начинался шумливо и весело. Третью пластинку на вращающийся диск он не ставил. Точно через десять минут он заводил мотор автомобиля и ехал в Москву работать по снабжению. А впрочем, кто его знает, может быть, сосед и не снабженец. Просто Андрей Алексеевич не мог его представить ни в какой иной роли. Когда-то он решил, что сосед — снабженец. Наверное, если бы ему теперь сказали, что тот инженер, врач или артист, Андрей Алексеевич не поверил бы.
Андрей Алексеевич поднялся, надел пижаму, посмотрел через окно на медные стволы сосен, на кусты крыжовника, на лопоухого, белошерстного щенка, резвящегося в сверкающей капельками росы некошеной траве, и вышел на террасу.
Лена, стоя на ступеньках крыльца, просматривала газету. Щенок теперь резвился у ее ног. Он старался обратить на себя внимание — вертел хвостом, царапал когтями дощатый некрашеный пол и, задирая морду, повизгивал.
Андрей Алексеевич кивнул дочери, взял у нее газету, вернулся к себе, присел на кровать. Статья о положении в языкознании. Он заволновался. Еще не вникнув детально в смысл статьи, бегло пробежав глазами по строкам, профессор уловил в ней что-то новое, необыкновенное. Автор статьи, как показалось профессору, писал о языкознании, как много лет не писали, — это Андрей Алексеевич сообразил по отдельным, случайно вырванным из текста словам.
В комнату вошла Лена. В светло-сером, широком костюме, в широкополой, украшенной искусственным цветком соломенной шляпке, с коричневым ученическим портфельчиком в руке. Свежее, румяное, чистое лицо, губы чуть припухлые, глаза серые, спокойные, теплые, — все родное, трогательно-знакомое с той поры, когда дочь была совсем еще маленькой. Но было в ней и новое, незнакомое, вызывающее в отце чувство, похожее на опасливую настороженность, — что-то спортивное во всей фигуре, какая-то подчеркнутая небрежность и размашистость в движениях. Двадцать один год. Вполне взрослая девушка — и еще далеко не сформировавшийся духовно человек. С двенадцати лет росла без матери, без материнских советов, наставлений, предостерегающих намеков, без всего женского. Одна, без посторонней помощи выбирала себе туфли, платья, шляпки, одна решала, как следует вести себя с подругами и товарищами, куда ходить, с кем встречаться.