Лена перепрыгнула через канаву и пошла лугом, парень не отставал от нее. «Кто знает, может быть, именно ему и суждено отнять у меня дочь?»
— Кто знает… — уже вслух повторил профессор и, взяв со стола томик Тютчева, стал читать.
Потом отложил книгу в сторону. «А почему для меня все это не может быть так же просто? Потому, что мне много лег? Но при чем здесь возраст? При чем? Не в возрасте дело, а в правде и мужестве!»
Он перевез на дачу свои старые рукописи и несколько дней пытливо перечитывал их. Исследования о языке редких памятников, выполненные старательно и скрупулезно. Но в них не было теоретической основы, не было и попыток подвести такую основу. Работы эти никуда не звали, ничто не доказывали и не опровергали. Так можно было писать лет двадцать назад, а не сейчас, после дискуссии. История не задерживалась на месте — старая, но неопровержимая истина. Поступь годов увела с собой людей, идеи, задачи. Пришли новые люди, новые идеи, новые задачи.
Дописать оборванные на полуслове фразы было нельзя. Надо было продумать многие серьезные вопросы заново. После этого и сами факты станут более важными и интересными. Это будут совсем новые работы, которые, быть может, вернут ему веру в себя, жизнерадостность, уважение товарищей и студентов. Это будет счастье. Трудно и поздно, но все еще в его силах. Очень трудно и очень поздно, но еще можно многое сделать.
Андрей Алексеевич в глубокой задумчивости шел по извилистой тропинке среди зарослей ольшаника. Покрапал было дождь, да не разошелся, ветер разогнал тучи. В траве изредка, без задора, не по-летнему, перекликались кузнечики. Багровело предзакатное солнце. Отражая его лучи, серебристой кисеей опутывала ветви и листья летучая, усыпанная мельчайшими капельками паутина.
Тропинку преградил лесной ручей с болотистыми берегами, между которыми лежали два бревна. Андрей Алексеевич взошел на них и остановился. Черная вода пахла прелью. В ней увидел Андрей Алексеевич усталое лицо. Всклочена коротко подстриженная бородка, под глазами припухлости, почти совсем срослись на переносице широкие брови. Не чужое лицо увидел Андрей Алексеевич — свое, а на нем следы долгих и нелегких раздумий. Надо было скорее осмыслить все и готовиться к новому этапу своей жизни, намечать планы на будущее. Нельзя было терять времени, его осталось совсем немного.
…Первого сентября, в этот праздник знаний и науки, Андрей Алексеевич поднялся раньше всех в доме.
— Вставай, лентяйка! — шутливо прикрикнул он на дочь, накануне вернувшуюся с курорта.
Завтракали все вместе. Екатерина Алексеевна и Лена переглядывались: давно уже не видели они Андрея Алексеевича таким возбужденным и говорливым. Он то вспоминал какого-то старого, давно умершего профессора, который каждую лекцию начинал со слов: «Продолжаем, милостивые государи, изучение нашей увлекательнейшей и благороднейшей из наук», то спрашивал дочь, решилась ли она все-таки выходить замуж за того широколицего парня. Потом распорядился, припомнив чудака-соседа по даче:
— Включи-ка, Лена, приемник, найди музыку.
— Ты молодчина, папа! — одобрила Лена, испытующе поглядывая на отца.
Отставив чашку, она подошла к нему, ласкаясь, сказала шутливо:
— Придется Кольке Шелестову отказать. Разве можно уйти от такого папки?.. Ведь все будет хорошо, верно, папа? Как жалко, что я не филолог, я бы помогла тебе…
А Екатерина Алексеевна, посматривая на брата„ покачивала головой: верить ли этой внезапной веселости. Уж больно раздумчив был брат в последнее время.
Вступительная лекция Андрея Алексеевича по курсу истории русского языка должна была начаться в девять часов. Вслед за дочерью он вышел из дому, пошел бульваром.
На бульваре было безлюдно. Матери и няни еще не вывезли коляски с младенцами, не привели ребятишек.
Андрей Алексеевич глянул на часы. Можно немного посидеть на скамейке, чтобы унять охватившее его волнение.
С деревьев падали листья. Ветер подхватывал их, уносил за ограду бульвара, кидал в прохожих. Люди отмахивались от них, они шуршали под ногами.
Не со всех деревьев падали листья, а только с кленов и тополей. Но тополей и кленов на бульваре было особенно много, и много было листьев, и они устилали газоны и дорожки.
Усатый, в яловичных сапогах сторож подметал дорожки. Дойдя до скамейки, на которой сидел Андрей Алексеевич, остановился передохнуть, потянулся за папиросой.
К сторожу подошел молодой, подтянутый в щеголеватый милиционер. На шее у него виднелся шрам, как у Шелестова. Да, да, милиционер был похож на Кольку Шелестова. Если бы не милицейская форма, Андрей Алексеевич решил бы, что это он и есть.