Они лежали на камнях, изредка однословно переговариваясь. Говорить стало трудно — языки от холода распухли и одеревенели. Сначала разведчики старались хоть немного двигаться: часто менялись местами, с усилием поднимаясь на негнущиеся ноги, потом махнули на все рукой и лежали, прислушиваясь к крикам, командным возгласам, реву прогреваемых моторов, лязгу оружия. Все это они слышали сквозь звон колокола. Колокол все время гудел в их ушах. Турпанов, подумав, сказал, что нет, этого не может быть, обстрел давно кончился, и колокол, если он еще и сохранился, давно замолк — это от долгого грохота и голода звенит в ушах. С ним не стали спорить, да и не все ли равно — не в колоколе было дело.
Как ни странно, а первым сдал здоровяк Гусаков. Он неотчетливо забормотал что-то о сестренке, о каких-то резиновых сапогах, которые надо было надеть, прежде чем лазить по болоту. Турпанов и Вершинин держались. Турпанов даже попробовал заставить Гусакова стать на ноги, только из этого ничего не вышло.
Очнулся Гусаков утром, когда из мглы отчетливо выступили дома, автомашины, стоящие на шоссе, и фигуры вражеских солдат.
— Сегодня шестое декабря — именинник я. Двадцать шесть лет мне исполнилось… Двадцать шесть лет, выходит, я прожил…
Он выговорил все это очень тихо и внятно. Слова эти напомнили солдатам о безысходности их положения. Еще час или два часа — и они замерзнут. Последнее тепло, которое хранилось в их организме, уходило в большие каменные плиты, в красно-белую пыль, прикрывающую их.
Вершинин, положив потерявшую чувствительность руку на плечи Гусакова и лихорадочно глядя в глаза Турпанова, вдруг заговорил высоким, прерывающимся голосом:
— Сдаваться не будем, да и все равно растерзают они нас… Кончать надо… Слышь, сержант, кончать надо!.. Из автомата, я говорю, кончать надо! Слышь, сержант, и ты, Гусаков, слышь!
Турпанов с трудом установил на камне локоть и оперся о него. Он молчал две или три минуты, а потом заговорил с гортанным акцентом, грустно и убедительно:
— Зачем?.. Это легко — замерзнуть… совсем легко, будто уснешь… А потом наши придут, расскажут им… кто-нибудь расскажет. Возьмут они нас, как братьев… и предадут земле… Читал я, легко будет — будто заснем…
Его последние слова заглушил гул. Неясный вначале, он ширился, разрастался, становился все отчетливее, звучал все бодрее… «Катюши!» Да, да, ударили «катюши». Это было чудо для троих замерзающих солдат и результат длительной подготовки для армии… Шестое декабря. Первый день генерального наступления под Москвой!
Оказывается, в их телах было еще порядочно тепла. Во всяком случае, достаточно для того, чтобы подняться на ноги, — при таком шуме там, внизу, все равно никто ничего не слышал. Они еще ничего не знали, однако уже радовались, потому что могли верить.
А когда в деревню ворвались белые, под цвет снега, танки, и немцы побежали, солдаты, подталкивая и поддерживая друг друга, подползли к пролому в стене и начали кричать. Потом спохватились: фашисты прятались за домами, убегали на огороды. Турпанов схватил автомат и, не снимая трехпалой варежки, попробовал нажать на спусковой крючок. Нет, указательный палец не гнулся. Тогда он стал выкрикивать что-то, размахивать бесполезным в эту минуту автоматом и скрежетать зубами в бессильной ярости.
Им помогли спуститься вниз, повезли в медсанбат. Здесь их уже ждал офицер из штаба наступающей дивизии. Выяснилось, что собранные ими сведения не совсем устарели, они еще пригодились.
А через несколько дней их вызвали к командиру полка. Землянка у командира полка была хорошая: довольно просторная, обшитая тесом. От стен и столика с тщательно выструганной столешницей пахло смолой. Еще в землянке пахло краской — от груды новеньких, только что склеенных и теперь сохнущих на нарах карт.
Кроме командира полка, присутствовало пять или шесть офицеров.
Турпанов, Вершинин и Гусаков стояли, вытянув по швам перебинтованные руки и глядя в глаза командира полка.
Им расстегнули шинели, прикрепили ордена. Все трое были награждены Красной Звездой.
Потом выступивший вперед командир батальона прочитал приказ о присвоении Гусакову и Вершинину звания младших сержантов.
— А вы, Турпанов, останьтесь!
Турпанов вернулся на прежнее место.
— Вы кем были до войны?
Турпанов ответил.
Командир полка в задумчивости водил по столу курвиметром.
— У нас есть возможность послать вас в офицерскую школу… Вы хотите быть офицером?