2. СЫН
О доме, где он родился и вырос, Василий вспоминал редко. Все это ушло невозвратно — детские забавы, красные закаты над рекой, любимые голуби, которые, улетая в синюю высь, заставляли биться сердце, столетние сосны за рекой, где перестукивались дятлы, а в холодные дни полыхало смолистым теплом, сверстники и неотчетливые мысли о девушке, и первые поцелуи, и многое такое, о чем как-то не полагалось вспоминать взрослому человеку. Детство и юность ушли вместе с повесткой из райвоенкомата и первым пушечным выстрелом, который ему довелось услышать.
Но вот какой-то внутренний голос властно приказал Василию: «Пора». Пора снова встретиться с детством. Взрослому посмотреть на то, что было мило мальчишке. Услышать скрип половиц, по которым бегал он, босой и вихрастый. И пора повидаться с матерью, потому что, может быть, через год или два этого уже нельзя будет сделать. И надо услышать или по крайней мере догадаться со слов матери о чем-то важном. Василию казалось, что для него, как и для каждого человека его возраста, должен существовать какой-то завет от отца, деда, прадеда. Пришло время понять его и осмыслить. Может быть, это будет и не завет, но это что-то очень нужное и это разъяснит ему многое. Да, да, мало пройти полсвета, повидать чужие страны. Что-то для него должно остаться и от деда и от прадеда, хоть они сами, наверное, и сотой доли не видели и не знали того, что видел и знал он, Василий.
Обо всем думал Василий, сидя с товарищами, собравшимися проводить его в вокзальном ресторане. Думал и потом, в поезде, устраиваясь на верхней полке купированного вагона. А когда застучали колеса, к Василию пришло какое-то праздничное настроение. И оно не покидало его долго, пока он, лежа на своем месте, смотрел на острокрышие уютные селения, играл в шахматы с соседом по купе, бородатым инженером, сидел в вагоне-ресторане.
В Белоруссии на полустанке, где поезд остановился на несколько минут, около приземистого служебного здания он увидел босоногую румяную девушку. В плотно облегающем тело выцветшем платье она сидела на скамейке, водила прутиком по крупно-зернистому белому песку и делала вид, что ее ничуть не интересует поезд и пассажиры. Василий вышел на площадку, откинулся на поручнях и по-солдатски подробно и откровенно оглядел красавицу.
— Какая, следующая станция? — спросил он.
Девушка, мельком взглянув на него, назвала следующую станцию.
— А зовут вас как? — осведомился Василий.
— А вам на что? — деланно зевнув, отозвалась девушка.
Пока не тронулся поезд, Василий все в том же игривом духе продолжал разговор. Потом вошел в вагон, сел на свое место, закурил.
Ничего не произошло. Решительно ничего не произошло. А ему вдруг стало стыдно. Что подумала о нем девушка? Что подумали пассажиры на соседней площадке? Ничего плохого они, разумеется, подумать не могли. Но чувство неловкости не проходило, и Василий мысленно подтвердил то, о чем раздумывал последнее время. Да, да, молодость проходит. И ее не остановишь. Да и не хочется ее останавливать. Наверное, она больше не нужна.
Поезд с маху врезался в рощу, в окно пахнуло созревающими яблоками и еще чем-то, пряным и приятным. Солнце садилось, окрашивая небо багрянцем. Стучали колеса. Включили радио, и знакомый голос запел о знойном море и красивой женщине, любить которую радостно и трудно.
И праздничное настроение вдруг куда-то ушло. Василию стало грустно. Грустно, потому что постарела мать и состарился дом — он смотрит теперь подслеповатыми окнами на тихую улочку, заброшенный и покинутый. Грустно, потому что в огне и дыму незамеченная миновала молодость; у других поколений, в другие времена она была, наверное, совсем не такой. Грустно, потому что та девушка на белорусском полустанке не приняла его шуток.
Впрочем, настроения долго никогда не владели Василием, он умел подчинить их себе. И Василий отогнал грустные мысли и стал думать об оставленных теперь уже очень далеких делах и людях. Как-то там водитель бронетранспортера Никаноров? На учениях он залез со своей машиной в глубокий кювет, пришлось вызывать тягач. Сумеет ли Никаноров понять, что его ругали для его же пользы? Как старшина Шалыт? Получил ли он еще письмо от жены? Неужели она уйдет от него к какому-то там работнику райземотдела? Неужели она не понимает, что это очень подло, не уметь ждать. И как с майором Шарышным? У него открылась старая рана… Вдруг ему придется уйти с военной службы? Военный до мозга костей человек, что он будет делать, если уйдет из армии? Ведь у него нет решительно никакой гражданской специальности…