— Издалека вы? — спросил Гончаренко.
— Да верст, почитай, сто сорок, а может, и боле… Кто ж его знает… Из деревни Перхушино мы…
Солдаты и командиры толпились вокруг бревна, жарко дышали в затылок друг другу, рассматривали стариков, вздыхали, хмурились. И никто не решился сказать им, что бесполезно, не зная адреса, искать пехотинца Василия Терентьева на фронте, протянувшемся от Баренцева до Черного моря, что не хватит им на поиски остатка жизни и что лучше бы сидеть им на месте, в своей деревне да ждать вестей от сына. Им обещали, на всякий случай, выяснить в соседних частях, разузнать, завели в землянку, накормили и уложили отдыхать.
Ранним утром Гончаренко сказал, что пехотинца Василия Терентьева не нашли и предложил старикам подкинуть их с попутной машиной поближе к дому. Но старики отказались.
Все, кто был не на посту и кто мог оторваться от дел, высыпали провожать их.
Взявшись за руки, сгорбленные, трогательные до слез, они тихо побрели по поросшей травой, заброшенной дороге.
Командир батальона приказал не беспокоить гитлеровцев, чтобы не навлечь ответного огня.
От двух этих стариков, которые взволновали Уварова, мысли снова вернулись к его отношениям с Шурой. Как наивны они оба были, как молоды! Их влекло друг к другу, но любить они еще не умели. Чтобы любить, надо забывать себя, жертвовать, жить для другого человека. Нет, это было совсем иное…
Уваров в третий раз раздвинул камыши и окинул взглядом лужайку. Кухни стояли с откинутыми крышками, под ними, закутавшись в накидки, сидели три солдата. Один из них что-то рассказывал, два других с удивленными и будто бы испуганными лицами внимательно его слушали. В стороне, на склоне балки, минометчики рыли огневые позиции. Все по-прежнему.
…А, может быть, для того чтобы понять что-то важное, надо связать в одно все то, о чем раздумывал Уваров? И то, что в батальоне часто не ладилось со снабжением и во всем нередко виноват оказывался он, Уваров, и эти путаные, неясные отношения с Шурой, и многое другое. Человек, один и тот же человек может быть и хорошим и плохим. Условия — вот от чего очень часто все зависит. Наверное, и Шура его не то любит, не то не любит, потому что он сам никогда не показывал ей большой, настоящей любви. Наверное, у тех стариков Терентьевых был хороший, ласковый сын, и поэтому не могли они умереть, не глянув последний раз в его глаза. Если бы он был не таким, они бы, наверное, все равно бы любили и ждали его. Но не так. И не пошли бы разыскивать его. Наверное, и он, Уваров, был бы намного лучшим командиром, если бы он не только давал подчиненным правильные грамотные приказания, но сам почаще бы показывал себя, подавал бы каждодневно, как это говорят военные люди, личные примеры.
И, решив эту несложную задачу, Уваров поудобнее улегся и, положив голову на согнутой в локте руке, стал смотреть в небо. Он больше ни о чем не думал — смотрел, слегка сощурившись, на облака, вдыхал болотистый воздух, прислушивался, как едва слышно шепчут слова старой вечной песни камыши.
В сгустившейся темноте Уваров стал выбираться из болота. Ногой он прижимал камыши, ступал, потом очень медленно переносил ногу вперед. Выбрался из болота, прошел мимо кухонь. Он уже был совсем близко от берега реки, когда его окликнули из темноты. Он остановился, замер на месте, сжимая в руке пистолет и ожидая повторного окрика, чтобы выстрелить по голосу и вслед за тем прыгать в воду, но во второй раз его не окликнули, видимо решили, что ошиблись. А через несколько секунд в стороне послышались отдаляющиеся тяжелые шаги.
Берег был глинистый, вязкий. В воде он снял сапоги, бесшумно вылил из них воду, связал за ушки сорванной по пути гибкой веткой, закинул через шею на плечи и поплыл. Вода после долгого лежания в болоте показалась ему совсем не холодной, однако плыть в брюках, гимнастерке, с пистолетом и гранатой было трудно. Он подобрался было к противоположному берегу, но около воды, в зарослях кустарника, послышались чьи-то голоса. Тогда он вернулся на середину реки, она была здесь неширокой, и плыл до тех пор, пока из-за туч не выглянула луна, спокойно, бесшумно, с бодрым чувством все отдаляющейся опасности. Вода засеребрилась, его могли заметить. Он приблизился к берегу, в густую тень, которую кидали на воду прибрежные заросли, и вышел на землю около старого, расщепленного снарядом вяза в нескольких десятках шагов от штаба батальона. Мокрый, усталый, без пилотки, со слипшимися волосами, прерывисто дыша, он подошел к землянке командира батальона. Часовой не узнал его.