В дзоте слышались глухие крики и автоматная стрельба. И Волков вдруг подумал, что все как-то непонятно и что это, может быть, и не он зашивал сегодня в траншее гимнастерку, не он рассказывал какую-то пустяковую историю товарищам, не он стоял, ожидая сигнала, не он первым пробежал двадцать трудных шагов и не его несут в траншею. Только когда его положили на дно траншеи рядом с раненным в голову Петровым, и рыжеватый, с крупным носом и толстыми губами врач в погонах капитана, которого прежде Волков не видел, отстранив девушку-санитарку и взяв из ее сумки бинты, наклонился над ним, Волков понял, что он все-таки выполнил трудное, серьезное дело, которое было ему поручено, и что это ему только кажется, будто все произошло очень быстро и очень просто. И еще подумал, что он уже не беззаботный, двадцатитрехлетний парень, а взрослый человек, которому есть что рассказать о себе, и что, значит, не зря к нему с уважением относятся товарищи, не зря ему недавно присвоили звание младшего сержанта и наградили медалью, и не зря красивая, неприступная Таня, за которой безуспешно увивались многие поселковые парни, полюбила его.
— Я ж вам говорю: к Волкову нельзя! Понимаете: нельзя! И ни папирос ваших, ни консервов ему не надо. Ему только вчера операцию сделали, — произнес властный женский голос.
— Да я только осведомиться… Плох он?
— Получше ему. Все идет нормально.
— Консервы нельзя, так письмо бы ему передать.
— Давайте…
Волков открыл глаза. По голосу он узнал Куныкина и обрадовался. Если Куныкина отпустили к нему в санбат, значит на переднем крае все в порядке.
Сестра неслышно вошла в полотняную палатку и положила на тумбочку, рядом с коробкой, где лежал орден Красной Звезды, врученный ему сегодня утром заместителем командира полка, письмо. Скосив глаза, Волков по почерку определил, что письмо от Тани, и подумал, что вчера он на час или на два, а может быть, на целый день приблизил время, когда Таня положит ему на грудь голову и будет шептать нежные, горячие слова, а он заглянет в ее глаза, прикрытые длинными, мохнатыми, загнутыми на концах ресницами, голубые глаза, ласковые только для него.
КАМНИ ПАДАЮТ В МОРЕ
Эту историю нам рассказал седоусый, с обветренным добродушным лицом лодочник, которого соседи называли Петровичем. Так он и сам себя назвал, когда мы познакомились с ним.
Мы отдыхали тогда на южном побережье Крыма и мимоходом заехали в небольшой приморский городок, чтобы осмотреть древнюю крепость и после этого на автобусе ехать дальше. Но оказалось, что до крепости от центра города было неблизко и что даже бегло осмотреть ее за такой короткий срок невозможно. Нельзя же в самом деле уехать, не полазив по стенам, не прочитав надписи, выбитые на бронзовых досках, не осмотрев хозяйственной утвари, ядра и пушки, сохранявшиеся в маленьком музее, не опустившись в подземный ход, которым пользовались при осадах много веков назад, не осмотрев часовни, башни и водохранилища. Потом мы поднялись вдоль стены на вершину горы, легли на камни и принялись смотреть через пролом в стене вниз — на волны, разбивающиеся о скалы, на прогулочные лодки и рыболовецкие катера, снующие у подножья горы и казавшиеся с вершины нарисованными. Мы смотрели вниз лежа, потому что стоять в провале на расшатанных камнях было опасно.
Из крепости мы вышли уже затемно через арку, пробитую в стене, и начали спускаться по крутой дорожке, проложенной среди больших каменных глыб. Дорожка, видимо, была ровесница крепости, и человеческие ноги за череду бессчетных лет выбили в камнях углубления. Несмотря на это, идти по ней было трудно. Мы спускались очень медленно, чтобы не оступиться. Внизу, у подножья горы, услышали быстрые шаги и какие-то непонятные, хлюпающие звуки. Похоже было, будто кто-то доверху зачерпнул в сапоги воды да так и не вылил ее. Здесь, у подножья горы, мы и встретились с человеком, которого все в городе называли Петровичем. Он был в темной косоворотке, подпоясанной узким ремешком, и в широконосых с короткими голенищами сапогах. В руке Петрович держал крупную, видимо недавно выловленную камбалу. Изредка он хлопал рыбиной о голенище сапога, и тогда уснувшая камбала издавала хлюпающие звуки.