Мы спросили его, где бы нам переночевать. Петрович медлил с ответом. Он набил трубку, стал чиркать спички. Было не особенно ветрено, однако он чиркал спички пять или шесть раз. Мы поняли — он оглядывает нас. Беглый осмотр, наверное, удовлетворил его, потому что позже, когда мы вошли в его дом и на всякий случай хотели показать документы, он отмахнулся.
— Не надо, я уж понял…
В самом деле, кто знает, может, для бывалого человека глаза говорят больше, чем любые бумаги. Мы сели к накрытому серой домотканой скатертью столу.
Петрович объяснил нам, что жена его уехала на лето в Воронеж нянчить внучку, а сам он теперь на холостяцком положении. Домик Петровича стоял в нескольких десятках шагов от моря и состоял из двух довольно просторных комнат. Пока мы осматривались, хозяин наш готовил ужин. Магазины еще не были закрыты, и перед ужином мы хотели сбегать в город. Петрович ворчливо отсоветовал:
— Не пью и вам не советую. Ерундовое это дело. Лучше, скажем, для забавы и для пользы дела подметки к сапогам подбивать или на гитаре, что ли, играть…
И он указал на стену, где висела гитара с перламутровыми ладами, украшенная пурпурным бантом.
Камбалу Петрович приготовил с красным перцем, помидорами и какими-то кореньями. Кушанье получилось на славу. Мы ели в расспрашивали нашего хозяина о городе, о крепости, о нем самом. Оказалось, что крепость, точно, «имеет свой интерес», художники каждое лето ее срисовывают, одна какая-то дамочка два месяца у него прожила, все трудилась, говорила к «Сказке о царе Салтане» картинки хочет сделать, что городок ничего себе, веселый городок и при море, вот только городской сад запущен, жители не гуляют в нем, а все больше коз пасут. Оказалось также, что наш хозяин «состоит при яликах», принадлежащих одному дому отдыха. Мы почему-то решили, что Петрович — старый моряк, но выяснилось, что он уроженец Воронежской области, до войны море ни разу не видел, а во время войны служил в пехоте.
— Здесь пришлось воевать мне, в Крыму. Здесь и остался, старуху к себе выписал, — коротко пояснил он и неожиданно, не по возрасту легко поднявшись с места, подошел к стене и повернул регулятор репродуктора. До этого музыка из репродуктора была едва слышна. Хор «Славься» заполнил комнату. Он заглушил и рокот прибоя, и голоса гуляющих по улице, и уютное гудение стоящего на столе самовара.
повторил вслед за радио Петрович, видимо, любимые свои слова. После этого он приглушил репродуктор и без всякого перехода, просто потому, что уж так припомнилось ему, или потому, что спать ложиться было еще рано и надо было чем-то заполнить время, стал рассказывать о человеке, погибшем в одиночестве. Петрович именно так и выразился: «в одиночестве погиб», и нам стало ясно, что более страшной гибели, по его мнению, не существует.
На столе гудел самовар, мы пили чай и слушали. Петрович хорошо помнил этого человека — матроса Дымченко, видимо, много слышал о его судьбе. Ему было жаль матроса, и вместе с тем он решительно осуждал его. А когда Петрович замолчал, мы стали говорить о том, что так часто бывает в жизни: один неправильный поступок, и человек расплачивается за него очень дорогой ценой. Жизнью иногда расплачивается.
Наутро мы простились с Петровичем. До вечернего автобуса было много времени, и мы еще раз побродили по старой генуэзской крепости. Потом направились к центру города и увидели братскую могилу, о которой рассказывал Петрович, — мраморный памятник, окруженный зеленью. Мы смотрели на памятник и думали о том, что Дымченко был сильным человеком и поэтому он сумел заслужить прощение. Заслужить после смерти. У другого на его месте могла бы быть совсем иная судьба. И кто знает, послушайся он капитана Переверзева, может быть, и освобождал бы Крым, и побывал бы в опаленном огнем Берлине, и жил бы сейчас. И мы мысленно согласились с Петровичем, что нет ничего страшнее гибели в одиночестве.
Около памятника мы встретили пожилую женщину, разговорились с ней, и она рассказала нам новые подробности о матросе Дымченко.
Успели мы побывать и на берегу моря, полежать на гальке, вслушиваясь в глухой и однообразный, как вечность, гул.
Вдали, на горе, виднелась древняя крепость, горячий воздух струился над морем, и казалось, что гора и крепость над ней то приподнимаются, то опускаются.
Я положил голову на руку, задумался. И не то в полудреме, не то наяву по-своему представил все, как было…