О полковых делах Василий думал очень долго — до тех пор, пока не заснул.
На следующий день хриплый голос в репродукторе торжественно сообщил, что поезд подходит к столице нашей Родины — Москве.
В Москве Василий провел немногим больше суток. Сестра сводила его туда, где полагалось бывать приезжим, и Василий подчинился ей. Ему бы хотелось посидеть в скверике около Большого театра и сходить в ГУМ. Но этого, по мнению сестры, не полагалось делать. Он побывал в одном из музеев, на Сельскохозяйственной выставке, на площадке около университета, а на следующий день сестра и он выехали в родной городок.
Поезд прибыл в предвечерние часы. Василий шел по знакомым улицам и удивлялся тому, что они остались именно такими, какими он предполагал их увидеть. Раньше, правда, Вокзальная улица была покрыта мелким булыжником, теперь его сменил асфальт. Там, где еще два года назад был пустырь и где когда-то Василий вместе со сверстниками играл в футбол, стояли большие, очень хорошие четырехэтажные дома.
Татьяна рассказывала что-то о подруге, о новых методах лечения рака и о том, что она готовит диссертацию на звание кандидата наук. Василий слушал ее не очень прилежно. Голос сестры не доходил до его сознания. «Вот и дома, вот и дома», — назойливо билась в голове мысль. И показалось Василию, что сейчас откуда-то из-за угла вывернется ясноокий мальчишка Вася — такой, каким был он лет двенадцать назад, — протянет руку и с ребячьей смешной важностью скажет: «Здорово, Василий Васильевич!.. Ну как молодость прожили? Каким вы теперь стали?»
И нельзя ничего не ответить этому мальчишке, потому что тот Вася и он — один человек, а от себя ничего не скроешь.
Василий вздрогнул и остановился, увидев родной дом. Да, ожидания его не обманули. Дом стал меньше, чем был, вошел в землю, сгорбился, постарел. Крыльцо раньше украшала затейливая деревянная резьба. Ее сделал дед — плотник по профессии, человек веселый и жизнерадостный. Мальчишкой Василий плел здесь из конского волоса леску, привязав конец ее к изгибу резьбы. Теперь резьба была наполовину сорвана, в куче мусора лежал ее обломок. Василий поставил на крыльцо оба чемодана — свой и сестры, поднял деревяшку. Таня, взявшись за ручку двери, удивленно и с интересом смотрела на него.
— Оторвался, — извиняющимся голосом пояснил Василий.
В это самое мгновение дверь отворилась, и, постаревшая, сгорбившаяся, появилась на пороге мать. Она смотрела широко открытыми глазами на своих детей, и вместо радости в них почему-то отчетливо виднелся испуг.
Взволнованный видом матери, чувствуя, как щекочет в горле, ища и не находя нужных слов, Василий медленно поднимался по ступенькам и вдруг на полпути, ощутив в руке дерево, выговорил, по-детски как-то улыбаясь, непривычно высоким, задрожавшим голосом:
— Вот… оторвался…
— Да, да, это ветры, — ответила мать и оперлась о косяк двери.
Таня испуганно обхватила ее за плечи и вместе с братом ввела в дом.
Потом, когда мать суетилась на кухне, Василий оглядывал комнаты, с детства знакомые вещи. После войны он два раза был в родном доме, однако оба раза по пути, мимоходом, и не успел как следует оглядеться. И теперь ему показалось, что он сам остался таким же, каким был много лет назад, каким сходил по знакомым ступенькам с вещевым мешком за плечами и повесткой из райвоенкомата. Он остался таким же, а все кругом изменилось. Василий оглядел этажерку с потрепанными книгами, часы в темном дубовом футляре и с солнцем на маятнике, картину на стене — зимнюю дорогу и заиндевевшую лошадку, запряженную в легкие сани, старинной работы громоздкий ртутный барометр. Солнце на маятнике, снабженное двумя красными глазами, раньше улыбалось жизнерадостнее, зимняя дорога прежде была гораздо светлее, а барометр, в представлении Василия, имел бо́льшие, чем в действительности, размеры.
А главное — во всем чувствовалось, что в доме давно уже не было хозяина. Больно смотреть на повалившуюся изгородь, на провалившиеся ступеньки крыльца, закопченную кухню и продавленный диван. Надо было все исправить, починить, подновить. Сразу же после приезда он занялся ремонтом. Нанял плотника, раздобыл нужные материалы, обзавелся кое-какими инструментами.
На третий или четвертый день в доме появилась Люся. Она жила неподалеку и училась в одном классе с Татьяной. Вышло так, что, когда Василий был на фронте, Люся написала ему. Он ответил. Так началась их переписка. Она то прекращалась, то возникала вновь. Люся писала о том, что побывала в его доме, говорила с матерью о том, кто куда уехал из города, кто ранен, кто убит. Василий сообщал о своей службе, о боях, в которых ему довелось участвовать.