— Нет, Дымченко, вы пойдете с нами, мы не можем отвлекаться, — все так же подчеркнуто спокойно отвечал капитан. Ему было больно говорить, и он сдерживался, старался не волноваться и не повышать голоса.
— Товарищ капитан, я прошу вас…
Дымченко был страшен, на его посеревшем лице лихорадочно блестели глаза. Веки перестали дергаться, но вместо этого на висках вздулись крупные синие жилки. Говорил он глухо, будто в бочку.
— Думаете только о себе?
Капитан сдерживался явно с трудом, глаза его сузились.
— Вы не верите мне?
— Если бы не верил, я бы не стал сейчас говорить с вами.
— Что же мне делать?
— Прежде всего прийти в себя.
Дымченко, подминая под себя кусты, опустился на землю, засмеялся нехорошим, злым смехом.
— Мое дело — подчиняться…
И тогда капитан приказал ему не говорить больше, молчать. Ему казалось, что это было самое лучшее для него: не терзаться словами.
А вечером того же дня Дымченко исчез. С котелком пошел к ручью за водой и пропал. Под вещевой мешок товарища он сунул записку. В записке говорилось:
«Я не предатель и не дезертир. Ушел, чтоб убить стерву. Сумею — нагоню вас. Погибну — не поминайте лихом и родным сообщите. Адрес у Костенки есть.
И его не стали ждать. Ночами по глухим тропам ушла группа на восток, к Керчи. Там товарищи, оставленные для подпольной работы, перебросили их на кавказское побережье.
И стал матрос Дымченко воевать в одиночку. Он шел то вдоль горной дороги, то берегом моря, изредка заходя в селения, чтобы попросить еды. Его охотно кормили, делились всем, что было. Женщины с набегавшими на глаза слезинками смотрели на молодого красивого парня в порванном бушлате. Спрашивали, куда путь держит. Матрос отделывался шутками. Но шутки его звучали горько, страшно, надрывно. И смотрели женщины ему вслед и шептали про себя что-то. Как-то ночью на дороге фашисты обстреляли его, как-то он застрелил мотоциклиста. Однажды его преследовали с собаками. Он насилу ушел от погони. Выручил попавшийся на пути полупересохший ручей. Он побежал по ручью и сумел сбить собак со следа.
Автомат, две гранаты да пистолет с двумя обоймами, снятый с убитого мотоциклиста, — таково было его вооружение, когда он подобрался к пригородам Севастополя и устроился на дневку в подвале разрушенного каменного дома. Дом когда-то был жилой. Пробираясь через комнату, Дымченко увидел скрюченные, опаленные железные кровати, на выкрашенной в лазурный цвет стене сохранилась надпись: «Был дома, все видел. Где ты, ласточка? Твой Сергей…» И дальше шел адрес — номер полевой почты.
Дымченко перечитал надпись трижды. И нечто похожее на зависть шевельнулось в его сердце к неизвестному Сергею. А впрочем, кто знает, может, Сергея уже давно нет в живых, а его ласточка? Все могло быть с его ласточкой.
В первый же день в Севастополе Дымченко едва не погиб. Чьи-то грузные шаги заставили его проснуться. Матрос спрятался за старую бочку, пахнущую квашеной капустой, и стал ждать. А когда увидел на деревянной, с прогнившими ступенями лестнице ноги в солдатских ботинках и форменных брюках, дал длинную автоматную очередь и через оконный проем вылез на огород. Он прыгал через заборы, метался по узким переулкам, слыша за собой погоню. Потом погоня отстала, и какая-то девушка открыла ему окно. Он влез в дом. Девушка дала ему черный клеенчатый плащ, старую облезлую кожаную фуражку и вывела через сад, мимо ветхих сараев, на другую улицу. Был дождливый день, и поэтому он не привлек в своем странном одеянии ничьего внимания. Девушку он в суматохе не разглядел, не поблагодарил. Только потом, идя по улице и стараясь спрятать под плащом автомат, он вспомнил, что девушка говорила ему, куда следует идти и что делать. Она называла какую-то улицу, говорила о каком-то цветочном горшке, который будет в нем выставлен, если все в порядке, но он в сумятице ничего не запомнил. Решительно ничего, хотя отвечал ей и даже повторял название улицы. Вернуться? Нет, поздно, возвращаться нельзя, ни в коем случае нельзя возвращаться.
Город был основательно разрушен, жители разговаривали с неизвестным человеком в длинном клеенчатом плаще неохотно. На месте госпиталя, в котором он лежал, виднелся лишь обгорелый остов четырехэтажного дома.
С большим трудом ему удалось раздобыть старую железнодорожную форму, свое обмундирование он спрятал среди развалин. Случайные люди указали ему на лагерь военнопленных. Он несколько дней бродил вдоль длинного, с колючей проволокой забора, слышал выстрелы, лай собак и крики. По утрам попавших в неволю солдат и офицеров выводили из лагеря, а вечером приводили обратно. Они работали в порту. Дымченко удалось связаться с ними. Ему сообщили, что переводчицы, которая раньше была известна под именем Нади, в лагере нет, она уехала с каким-то гитлеровским начальством неизвестно куда.