В этих случайных встречах, в распутываниях судеб и событий есть и тихая радость и тупая боль по невозвратимо ушедшим людям и годам. Кто не испытал этих чувств? Кто негаданно на улице, в театре или в кино не встречал давних, забытых знакомых, кто неожиданно не получал писем, кого ненароком оброненное имя не заставляло день за днем вспоминать давно прошедшие месяцы и годы?
И когда художник Костромин тихим, глуховатым голосом повел рассказ о себе, о младшем лейтенанте Дементьеве, о днях войны, показалось всем — и Надежде Дементьевой, и жене художника, и самому художнику Костромину, — будто вошли в комнату и сели рядом, за чайным столом, давно ушедшие люди.
…В детстве и юности жил я в Калинине. Любил рисовать, любил ходить в театр, в кино, собирал марки, летом целые дни проводил на Тверце и Волге.
Я не знал, храбрый я или трусливый, сильная у меня воля или слабая, могу ли я перенести серьезные опасности и трудности. Да и далеко не всякий в девятнадцать лет имеет возможность определить это. Ведь и в самом деле — не на спортивной площадке, не на катке или лыжной прогулке и не в мальчишеской драке узнает себя и свои силы человек!
Началась война. Меня призвали в армию, зачислили в военное училище. В лагере, на Украине, мы и встретились с Костей Дементьевым. Мы были в разных подразделениях и познакомились около врытой в землю бочки с водой, где перед отбоем собирались курсанты покурить и поболтать. Говорили о войне, о замыслах противника, о том, как будем жить после войны, пели украинские и русские песни. Сдружились мы быстро и понимали друг друга с полуслова: мы были людьми одного поколения, наша сознательная жизнь наступила незадолго перед войной, созрели же и полностью сформировались мы на войне.
Помню, что Костя Дементьев отмахивался от серьезных разговоров, во время отдыха он любил петь и болтать пустяки, не прочь был подшутить над кем-нибудь из товарищей.
В эти месяцы почти целые дни мы проводили на занятиях. Косте все давалось очень легко. Чувствовалось, что он полюбил военное дело, увлекается им.
Запомнился мне один воскресный жаркий день. В часы отдыха мы лежали в высокой траве под развесистой дикой грушей.
— А ты как себя сам считаешь — храбрым? Сможешь быть хорошим командиром? — спросил кто-то Костю.
Костино лицо передернулось.
— Ты ко мне с этими глупыми разговорами не приставай…
— Почему глупыми? — обиделся курсант.
— Каким кому надо стать — таким он и станет… А разговоры эти глупые, потому что не время теперь копаться в своих чувствах.
Я мысленно согласился с Костей, но втайне часто вздыхал: что-то уж очень часто думалось о себе, о своих силах.
Командиры любили Костю, особенно хорошо к нему относились. Мне все это было понятно: молодцеватый, веселый парень, у которого все всегда получалось, он у всех вызывал симпатию.
Вышло так, что после окончания училища нас с Костей направили в действующую армию в одну и ту же стрелковую часть. Меня назначили в штаб, его — командовать пулеметным взводом.
Не буду подробно рассказывать, как я становился из необстрелянного юнца настоящим воином. Скажу только, что в решающий момент мне помог Костя. И именно потому теперь, когда уже прошло с тех пор много лет, я не могу его забыть. Этот маленький, на первый взгляд, случай, все перевернул во мне, помог стать другим человеком.
Наша часть занимала тогда оборону в болотистом лесу, на северо-западе, невдалеке от Старой Руссы. Нам надо было захватить «языка», чтобы узнать намерения врага. Но гитлеровцы хорошо охраняли свой передний край. Дважды наши поисковые группы, понеся потери, возвращались ни с чем.
В третий раз разведчики снова вернулись из поиска без «языка». Ранним утром они собрались у штабной землянки, ожидая, когда выйдет начальник штаба части. Костя, оказавшийся здесь же и никогда не упускавший случая подтрунить над кем-нибудь, говорил командиру разведки — бравому, с крупным мясистым носом и толстой шеей лейтенанту:
— В блиндаже брюхом вверх лежать, конечно, проще. Хватки у твоих ребят нет. Не разведчики, а так, физкультурники какие-то, велосипедисты. Я бы на вашем месте совсем не так действовал…
Усталый и обескураженный, разведчик хотел было выругать Костю, но в этот момент из землянки вышел начальник штаба. Все вскочили. Костя, отдав честь, видимо, хотел уйти. И тут же начальник штаба остановил его.
Пожилой, темнолицый, с большими черными усами, майор придирчиво оглядел Костю с ног до головы, словно видел его впервые. Потом остановил взгляд на его лице. Они молча смотрели друг на друга минуту или две. Костя выдержал это испытание, не опустил глаза, ничем не выдал волнения.