…Постройки Города составляют семь концентрических кругов или поясов. Каждый из них тем больше возвышается над остальными, чем ближе расположен к центру. Из одного круга в другой можно попасть по четырем мощеным улицам сквозь ворота, обращенные на четыре стороны света. Город построен с таким расчетом, что если бы неприятелю и удалось взять приступом первый круг, то для взятия второго ему бы пришлось употребить вдвое больше усилий, а для овладения третьим — еще более. Чем дальше продвигался бы враг, тем ему становилось бы труднее и труднее. Следовательно, тому, кто задумал взять этот город приступом, пришлось бы брать его семь раз. Но невозможно захватить и первый круг: настолько широк земляной вал и так укреплен он бастионами, башнями, бомбардами и рвами.
Все несут военную службу. Ежедневно проводятся военные упражнения и учения. Сами солярии — граждане Государства Солнца — никому не причиняют насилия, но немедленно вступают в бой, когда на них нападает неприятель. Благодаря хорошему вооружению, тщательно разработанной тактике и беспримерному героизму своих воинов они всегда выходят победителями. Все больше и больше распространяется их образ жизни на соседние страны. Город Солнца, процветающий и неприступный, служит примером для всех народов.
Мысль о новом побеге не оставляла Кампанеллу и в Риме, но режим в тюрьме был таким строгим, что не было никакой надежды на реальную возможность осуществить побег. Значит, следовало воспользоваться каким-то иным способом, чтобы вырваться на свободу. Кампанелла стал требовать, чтобы ему разрешили письменно изложить свои взгляды и тем самым доказать свою невиновность. Он вспомнил, что Кларио долгое время был главным врачом при австрийском дворе, и у него появилась мысль воспользоваться старыми связями друга. Эрцгерцогиня Мария слыла ревностной католичкой, и ее мнение имело значительный вес в глазах папы, тем более что она принадлежала к Габсбургам, чьи владения охватывали полсвета. Но как склонить эрцгерцогиню, чтобы она выступила в их защиту? Мария всегда осыпала милостями тех итальянцев, которые видели в испанском господстве благо Италии. Томмазо находил, что ложь — это военная хитрость и никогда не следует от нее отказываться, если она помогает в борьбе с могущественным противником.
Он решил написать для эрцгерцогини целый трактат, где будет доказывать, что итальянские князья должны строить свою политику на безусловном подчинении Испании и римскому папе. Кларио сопроводит этот опус письмом, в котором попросит Марию о заступничестве.
Кларио одобрил этот план, и Кампанелла быстро написал политический трактат под заглавием «Речи к итальянским князьям». Один из надзирателей в надежде на щедрое вознаграждение согласился переправить его вместе с письмом эрцгерцогине. Замысел удался. Мария тут же обратилась к Клименту VIII. В середине июля ее послание было получено в Риме. Несмотря на все расположение к эрцгерцогине, папа не счел возможным внять ее просьбе.
Через несколько дней, 21 июля, было решено снова подвергнуть Кампанеллу и Кларио пытке. На этот раз пытка была еще более долгой и мучительной. Трагальоло был поражен. Он никак не думал, что Кампанелла сможет вторично перенести страшнейшие мучения. С тех пор Трагальоло считал, что Кампанелла вообще «не боится пыток». Кларио тоже не отставал от него.
Теперь Кампанелла заявлял, что, перенеся пытки, он очистился от обвинений. Его пора уже освободить! Он обвинял Лонго в клевете и требовал вызова свидетелей, которые бы разоблачили Лонго как притворщика и лгуна. Инквизитор Болоньи допросил Асканио Персио и Пьетро Руффо, родного дядю Лонго. Оба они, с похвалой отозвавшись о Кампанелле, охарактеризовали Лонго как лицемера и богохульника. Тем самым его показания снова были сильно обесценены.
Мужество, проявленное Кампанеллой и Кларио во время пыток, оказало решающее влияние на исход процесса. После полутора лет, проведенных в тюрьмах Падуи и Рима, Джамбаттиста Кларио был приговорен к унизительному церковному покаянию и выпущен на свободу. Лонго был тоже освобожден. А в отношении Кампанеллы дело обстояло иначе. Несмотря на отсутствие каких-либо дополнительных материалов, было решено по-прежнему держать его в темнице. Вторая зима в тюрьме римской инквизиции тянулась особенно долго. Чем больше думал он о Городе Солнца, тем жарче становилось желание свободы. Он должен во что бы то ни стало вырваться на волю! Он продолжал уверять инквизиторов, что исповедует самые ортодоксальные взгляды, и в доказательство написал два трактата — «О христианской монархии» и «О правлении церкви».
14 марта 1595 года Кампанеллу привели в зал, где заседали руководители Святой службы. Ему объявили, что дело его близится к завершению и предложили представить в трибунал окончательную защиту.
Заросший и изможденный узник с желто-синим лицом и слезящимися от яркого света глазами стоял перед инквизиторами и упрямо твердил о своей невиновности. От одежды его остались одни лохмотья, ноги были обмотаны какими-то тряпками. Было приказано выдать ему что-нибудь из одежды и башмаки.
День этот запомнился Кампанелле на всю жизнь, но, разумеется, совсем по иной причине. На тюремном дворе он вдруг случайно лицом к лицу столкнулся со среднего роста арестантом, которого куда-то вели. Они никогда не видели друг друга. Скорее интуицией, чем по описаниям, Томмазо понял, что это Джордано Бруно.
— Здравствуй, Ноланец! — крикнул Кампанелла.
Бруно приветственно поднял руки, скованные кандалами. Надзиратели растащили арестантов в разные стороны.
Кампанелла не ограничился тем, что опроверг пункт за пунктом предъявленные ему обвинения. Используя медлительность квалификаторов, которым было поручено изучение работ Телезия, он счел своим долгом еще раз попытаться оградить учителя от нападок схоластов. Он написал «Защиту последователей Телезия от обвинений Святой службы» и приложил ее в качестве дополнения к собственной защите.
Кардиналы, заседавшие в трибунале, оказались в затруднительном положении. Оттавио Лонго — единственный свидетель обвинения — считался соучастником Кампанеллы и Кларио, к тому же его показания сильно пострадали в результате разоблачений, сделанных Асканио Персио и Пьетро Руффо. А сам Кампанелла дважды выдержал пытку и ни в чем не признался. Вынести суровый приговор, основываясь только на приверженности обвиняемого к Телезию, было невозможно: учение козентинского философа не было официально осуждено церковью. Но инквизиторы не хотели выпускать Кампанеллу.
Месяц шел за месяцем. Никаких новых материалов, усугубляющих вину Кампанеллы, найти не удавалось. Уже около двух лет его держали в тюрьме, а он по-прежнему оставался несломленным. В середине 1595 года казуисты из конгрегации Святой службы пришли к решению, которое их устраивало: было постановлено перевести Кампанеллу в один из римских монастырей, а дело его считать незаконченным и следствие продолжать.
Условия, созданные Кампанелле в монастыре св. Сабины, мало чем отличались от тюремных. За ним был установлен постоянный надзор, и всякая попытка побега была исключена. Правда, ему разрешали выходить в монастырский сад, сидеть на солнце, наслаждаться зеленью и ароматом травы. Он мог писать, но каждую строчку придирчиво проверяли строгие цензоры. Не проходило дня, чтобы в его келье тайно не устраивали обыск, когда он был во дворе или на богослужении. Кампанелла понимал, что инквизиция, окружив его соглядатаями и доносчиками, нарочно предоставила ему некоторую свободу, чтобы поймать его на неосторожно сказанном слове или на мысли, сгоряча доверенной бумаге. Теперь, когда сердце его и разум были полны идеями Государства Солнца, он, во что бы то ни стало, хотел снова очутиться на воле и поэтому был очень осторожен, избегал лишних разговоров, старательно соблюдал устав монастыря, не пропускал ни одной мессы.
Он писал, но писал совсем не то, что надеялись найти в его рукописях хитрецы из Святой службы. Из-под его пера не выходило ни одной строчки, которая могла бы уличить его в опасном образе мыслей. Он, напротив, проявлял себя ревностным христианином и воинствующим католиком.
Кампанелла сочинил «Диалог, направленный против лютеран, кальвинистов и прочих еретиков» и вместе с письмом послал его никому иному, как Альберто Трагальоло! Даже занимаясь вопросами стихосложения, физиологией, поэзией, философией или теорией кавалерийского искусства, он не забывал об инквизиции. Трактат «Поэтика» он посвятил кардиналу Сан-Джорджо родственнику папы и одному из руководителей Святой службы.