Егор смотрел на мокрую шерсть друга и завидовал ему: тот уже успел выкупаться в узеке. "Хорошо Барсику. А тут сиди и жди, когда тебя позовут, - сокрушенно вздыхал Егор. - Еще неизвестно, что скажет отец. Талаки вот распушились..."
Харитон же, как обычно, молча воткнул широкий рыбацкий нож в разделочную доску, покрытую тусклой бронзой сазаньей чешуи, и направился к узеку. Он шагал широко, а Егор бежал рядом вприпрыжку. Рад, конечно.
Плюхнувшись в воду, Егор поплыл. До этого у него уже получалось, но только на мелком месте, у берега. А на глубине он терялся, сбивался с хода. Но сегодня он плыл как-то особенно легко, и ему кажется, что он может плыть сколько угодно времени. И он плыл как рыба, не чувствуя собственного тела. Егор плыл и "по-собачьи", и "по-рыбачьи" - саженками, взмахивая руками над головой. Так он греб и греб, пока не коснулся песчаного дна. Встал, удивленно посмотрел назад. Узек переплыл!!!
Отец, стоявший на середине переката, похвалил:
- Вот и молодец! Полежи на песочке, отдохни малость!
А Егор смотрел в сторону джидовой рощи, до которой он мог бы добежать минут за пять. И тут ему почему-то вспомнился кукуйский арык с багряными шариками божьих коровок и золотистыми крупинками песка. Впервые он вспомнил арык без сожаления. "Как я мог барахтаться в таком лягушатнике?" - презрительно думал он, нежась на горячем песке. Тянуло в дрему. И Егору и в самом деле надо было полежать, хорошенько отдохнуть. Ведь опять предстояло преодолевать перекат. Хорошим пловцом может считаться только тот, кто переплывет узек туда и обратно. Братка Володя может это запросто сделать. Отец и Николай - и говорить нечего.
Надо было как следует отдохнуть, но Егору не лежалось. Он вскочил, бросился в воду и легко поплыл. А где-то на середине узека почувствовал, как вдруг отяжелели руки и ноги, словно свинцовыми стали. Так бывает иногда в пути. Идешь - и вдруг как бы наваливается на тебя тяжесть. Тут главное перебороть себя: присесть на кочку, отдохнуть и дальше идти, не обращая внимания на усталость. Но как на середине узека отдохнешь?
Егор уже не мог плыть саженками. Он только греб руками, а ногами болтал как попало. Он плыл, по-бычьи выпучив красные, натруженные пресной водой глаза, крутил головой, словно бы вывинчивал ее повыше, прикидывал, сколько ему осталось до берега.
Он греб из последних сил, а берег нисколечко не приближался. В довершение ко всему его сносило течением с переката на широкое и глубокое место, в соминую яму. Хотелось кричать, звать на помощь. Но он уже знал, этого делать как раз и не следует. Знал, что когда плывешь, лучше надеяться на себя, а не звать на помощь. Крикнешь, хлебнешь воды - и все пропало!
"Надо плыть, тогда обязательно доберешься до берега. Если плывешь, не останавливаясь, в конце концов окажешься у берега" - так говорил отец после каждой неудачи. А он ведь знал, что говорил.
Однажды, во время сильного ветра на Больших Камкалах лодка Харитона перевернулась, и он поплыл к берегу. Хоть и был в одежде. А ведь Большие Камкалы - не узек, а озеро огромное, почти море. Человека на том берегу не видно. Куда там человек - верблюд и то букашка. А Харитон плыл прямо в одежде! Он мог все с себя сбросить, но ему было жаль одежды. Особенно штанов из хорошо выделанной козлиной кожи. Непромокаемых, незаменимых для рыбалки и при верховой езде на охоте.
Конечно же, посреди соминой ямы Егор не рассуждал насчет портков отцовских. Он только вспомнил в трудную минуту, что отец его в одежде переплыл Большие Камкалы.
...Наконец-то Егор ухватился за толстые камышовые корневища, похожие на щупальца спрута. Поглядел наверх, а там - рыжая голова Барсика торчит. Пес звонко лает, приветствует с кручи своего друга. Мальчишке радостно, и он дразнит Барсика, зовет его к себе. А тот только выкупался и ему ох как не хочется опять лезть в воду! Он притворно тявкает, повизгивает. Ну, это уж ни к чему заслуженному кабанятнику, вожаку охотничьей своры. А вон и отец!
Харитон, оказывается, перешел по тропе вниз по течению и все время из камыша следил за Егором, в случае чего готовый сразу же прийти на помощь. Это он только старался ему на глаза не показываться - чтобы тот больше на себя рассчитывал.
Но вот собака шумно плюхнулась в воду и начала плавать вокруг да около, взглядывая на Егора своими умными глазами. А Егор наконец-то понял, что переплыл не просто узек, а соминую яму.
"Теперь и я, как Барсик! Как отец! Могу переплыть даже на таком широком месте! А сома бояться нечего. Чего бояться? Ему, дай бог, лягушку проглотить..."
И теперь Егор знал: он никогда не утонет! Только надо ни о чем не думать, а просто плыть. Плыть, плыть и плыть...
НА ТОМ КРАЮ ПЕСКОВ СЫПУЧИХ
Нынешней зимой Егору исполнилось семь лет, и он с родителями жил на Карагильском урочище, где к пойме Чу подступают Муюнкумские пески. Доброе место: на луговинах травы много - сено быку Борьке и корове Мане можно накосить. А в ямах узеков рыба кишит, и это, пожалуй, самое главное. Вечером сидишь на берегу - рыба так играет, что вода от всплесков как в котле кипит. Иной сазан ударит - шум, будто берег подмытый обрушился.
Егора теперь частенько можно увидеть в камышах одного, бредущего по кабаньей тропинке с удочкой. Но любит он играть и на поречных барханах. Забравшись на высокое место, подолгу смотрит в сторону Муюнкумов. А что там высмотришь? Одни лишь гряды песка, покрытые черными пятнами кустарничка. Да марево текучее. Иногда почудятся всадники и толпы людей. Но они не приближаются. Обман зрения.
Однажды Егор увидел какие-то синие горбы, возвышающиеся над барханами. Братка Володя объяснил, что это очень высокие бугры, такие высокие, что за них даже тучи-облака цепляются. Только те бугры не песчаные, а каменные. Каждый день их не видно: то появляются, то исчезают.
- Где они? Далеко отсюда? - спросил Егор, думая о чем-то своем.
- На том краю песков сыпучих, - ответил братка Володя, ничего не подозревая.
Егор всегда мечтал побывать на том краю, там, где отец с братом Николаем зимой на кабанов охотятся. А теперь, когда он увидел тот край пустыни, возникло желание тотчас отправиться в путь-дорогу.
Казалось, добраться до Каменных бугров ничего не стоит. Коль видно, значит, не так уж и далеко. В этом Егор убеждался не раз. Вот Жуланды-узек, куда он ходит ловить сазанов, - это действительно даль. Такая даль, что ой-ой-ой! Идешь-идешь по тропе камышами, идешь-идешь, а конца края ей нет. Да еще при этом две воды - два брода на пути. Жуланды-узек так далеко, что его не увидишь даже с гребня Лысого бархана, а ведь это самое высокое место на всем Карагиле. А вот край - вот он, как говорят, рукой подать.
Однажды Егор не выдержал и, никому ничего не сказав, пустился в глубь песков. Он решил идти до тех пор, пока не окажется на том краю.
Хотя Егору и казались близкими Каменные бугры, все же в дорогу он собрался как положено: в узелок завернул пышку, испеченную на свежем рыбьем жиру, а к поясу прицепил отцовскую фляжку с водой. Это когда идешь с удочками на Жуланды-узек, тогда можно ничего не брать, разве сухарик прихватить. На рыбалке главное - спички, еда же в узеке плавает. А пески - совсем другое дело. Егор знал правило: собираешься в Муюнкумы на день - водой и едой запасайся на два, а то и на три дня. Во всяком случае, родители и братья всегда так делали. Поэтому он и взял с собой полную фляжку воды и пышку. Так серьезно он никогда никуда не собирался.
...Весело идти по пустыне в мае. "Тюр-ли-ли! Тюр-ли-ли!" - поют жаворонки. Птичек не видно, они где-то высоко, в пучине темно-синей. В трель переливчатую вплетается звонкое и упругое: "бип! Бип!" Песчанки голос подают. Их тоже не очень-то разглядишь среди желтых холмиков песка.
Вот и получается, вроде бы и ничего не видно, а разноголосье со всех сторон - словно небо и земля поют.
А по скатам барханов зеленые мазки трав. Упругие дужки песчаной осочки своими острыми кончиками чертят на песке круги и полукружья. С ними соревнуется эримурус, растение с мягкими плоскими листьями, покрытыми голубоватым налетом. Эримурус тоже вычерчивает дуги, только в несколько раз большие, чем это получается у песчаной осочки.