- Вы… помните меня? – от изумления я остановился. Старик остановился тоже и, протянув сухую жилистую руку, провел ладонью по моим волосам, собранным в длинный кудрявый хвост – предмету моей регулярной заботы и гордости.
- Конечно, я тебя помню. Мы все тебя помним, - вздохнул он и двинулся дальше, - Бабушка будет очень рада повидать тебя перед тем, как…
- Она так плоха? – спросил я, понизив голос, - честно говоря, я немного боюсь…
С озера вдруг послышался какой-то странный звук, похожий не то на птичий крик, не то на мяуканье. Звук, отражаясь от скал, усиливался и искажался, все больше напоминая детский плач. С нехорошим подозрением я попытался разглядеть в озерной дали корзинку, но она давно ушла из поля зрения или затонула.
- Что…, - я сглотнул, - Что было в той корзинке?
- Всего лишь старый индейский долг, - ответил Ватерасво после небольшой паузы.
- А-а… Ритуальные приношения…, - я попытался отогнать подозрения, но (плач) звук все усиливался, и волосы на моих предплечьях встали дыбом.
- Это всего лишь пума. На том берегу, - произнес Ватер, наблюдая за мной, - Они обычно поют в марте, но эта, видать, припозднилась. Надеюсь, она не найдет самца.
- Почему? – рассеянно спросил я, изо всех сил напрягая слух.
- Потому что зимы здесь суровы, и она не сохранит котят, - старик остановился у моей машины, уже покрытой капельками утренней росы, - Дальше я не пойду. Передавай привет своей Аксота.
Я хотел переспросить, но внезапно вспомнил, что Аксота на мохаукском означает бабушка, а потому просто кивнул. Ватер кивнул в ответ, отвернулся и отправился в обратный путь. Я некоторое время глядел ему вслед – странная фигура в длинных шортах цвета хаки, черной безрукавке, с седыми жидкими косами, спадающими до поясницы и металлическим обручем на голове. Внезапно мне вспомнилось кое-что еще из мохаукского. Слово «Онейда», которое несколько раз было произнесено во время недавней сцены на берегу. Оно означало «Уже поздно».
Развернувшись к дому, я увидел на террасе бабушкин силуэт. Мозг тут же очистился до пустого звона, и я преодолел остаток пути бегом.
…
Не смотря на все, что произошло в дальнейшем, я все равно считаю, что это утро было лучшим в моей жизни. Теплые бабушкины руки на моих щеках, ее старые добрые глаза, с близоруким обожанием разглядывающие меня, поток ласковых слов и нежных приветствий, наши общие слезы радости…
Когда водопад бурных эмоций немного иссяк, бабушка покосилась мне за спину и произнесла:
- Тебя привел Ватер. Я видела. Что-то случилось?
- Небольшое недоразумение возле деревни, - уклончиво ответил я, - Девушка справляла какой-то ритуал, и тут я вылез, как черт из табакерки. Ну и, конечно, она… расстроилась.
- Больше ничего?
- Ничего.
- Крошка Пьерри, - вздохнула она и поправила выбившиеся из моей прически пряди, - рассвет для Каниенкехака – время сакральное. Нельзя выходить на берег, если нет на то веской причины, ибо ты можешь помешать тому, у кого эта причина есть…
Я что-то виновато промычал в ответ, а бабушка Гюллен, опираясь на ходунки, проводила меня в столовую, где немолодая, угрюмая индианка, помогающая ей по хозяйству, споро накрывала стол для завтрака. В ожидании закусок и кофе, бабушка предложила пока выпить травяного чая, который стоял по центру стола в большом хрустальном графине. Но несмотря на то, что очень хотелось пить, я смог сделать всего один глоток и тут же со смущенной улыбкой отставил стакан.
- Что это, бабушка? Кажется, что прожевал еловую ветку.
Она весело рассмеялась:
- Это мне теперь заменяет и чай, и кофе, Пьерри, - ответила она, - давление совсем замучило, вот Виситасьон и заваривает мне травы.
Пока та самая Виситасьон ставила на стол рыбу, мясные деликатесы, свежую выпечку и наливала для меня кофе в огромную кружку, я разглядывал бабушку. Из высокой статной пожилой женщины моего детства она превратилась в высохшую сгорбленную старуху на ходунках, но умирать пока явно не собиралась. Конечно, я был этому только рад, но все же недоумевал, зачем в своем странном письме ей понадобилось вводить меня в заблуждение. Разве что по той же причине, по которой она упомянула и завещание – чтобы заманить меня на Озеро.
Скула у меня непроизвольно дернулась, я отвел глаза. Очень уж мне не понравился этот глагол – заманить – применительно к бабушке, но синонима ему я подобрать не смог.