Свобода? - Какая свобода?! Девочка, там до свободы... как до царства небесного на карачках. Мы отсекли лишь самые крайние формы. Человека нельзя продать на торгу. Иное...? - Договорные отношения. Мы все себя продаём, время своё, жизнь единственную. Нельзя завещать, заложить, обменять на иное имущество. Нельзя убить просто по капризу. Конечно, убить можно. Но не рабовладельцу, а по закону, по воле государевой.
Форм несвобод много. Оставались сословность, родовитость, патриархальность. Государство, закон, общество... это всё несвободы. Но чуть иначе.
Надо было это новое понять, покрутить, к жизни применить. Многие бояре приходили ко мне в недоумении:
- А вот же полон взятый. Отпускать?
Приходилось объяснять очевидные вещи. Что полон - пленники. Ты не можешь их продать. Но поставить в работы, расселить в вотчине - тебе никто не запретит.
Одни начинали думать, находить новые пути, поднимались. Другие... злобились.
Андрей объявил решение, я вернулся к девке. Забрал у Пантелеймона плащ, накинул на замёрзшую Груню. Её трясло. Только и успел шепнуть на ухо:
- Ничего не бойся. Если что - беги. Ко мне. Чем смогу - помогу.
Мы оба представляли её будущее. Она, может быть, ещё на что-то надеялась, а я чётко понимал - монастырская келья. Благочестник, чисто из благочестия и для благолепия, спрячет свой позор, своё бесчестие поглубже. Чтобы никто не видел, чтобы никто не вспомнил. О его унижении.
Жёсткий устав, сырые каменные стены. Молитвы. Часы на коленях на каменном холодном полу. Никаких посторонних людей, ни одного слова, кроме молитвы и необходимого "да/нет". Посты, постоянный голод и холод, бесконечное рукоделье, изнурительная работа, непрерывный надзор. Обиды, унижения, ущемления. Одиночество посреди враждебности. "Церковный дом" в карцерном варианте пожизненно.
Не бывать ей княгиней рязанской, не будет у неё множества сыновей, невесток, внуков. Не будет удивительно долгой, для "Святой Руси", жизни. Не будет ужаса пылающего, гибнущего, ставшего родным, города и сабельного удара чужеземного батыра в конце.
Простуда, кашель, жар, смерть. В ближайшую зиму. В достопамятной мне "Параскеве Пятнице" в Смоленске. Где приняла за меня страшную смерть моя Варвара.
Тут прибежала челядь смоленских, замотали, подхватили, потащили на выход. Даже и ошейник снять не успел.
Боголюбский распустил совет и позже, после часа злобного шипения по части моего законопроекта об отмене холопства и попыток побить меня посохом в кулуарах, подвёл итоги:
- Хер-рня. Такой закон, другой... Но умыл ты ростиславичей славно. То они над тобой торжествовали, а то ты их мордой в дерьмо. Славно. Круто. Твой верх. Битый-топтаный, а выкрутился да возвысился. По твоему вышло. Долбодятел. Правду сказал. Выдолбил. Умом пересилил. Над ними всё войско насмешничать начнёт. Что ни скажут, всяко слово их - брехня да глупость. Ух, как хорошо. Теперь пасись. Им теперь твоя смерть - мало. Им теперь позор твой нужен.
Он не спрашивал: как так получилась, что Груня попала мне в рабыни? Именно она, именно сейчас. Не знал и не хотел знать. Посматривал недоверчиво: все ли концы я убрал? Или смоленские раскопают "неопровержимые доказательства", как я втолковывал недавно Михалко по делам Руянским?
У меня же оставался должок.
- Государь, надо с уделами как-то определяться. Это дела твои, но, по суждению моему, тебе - твой Владимир. Перепёлке - Киев, Благочестнику... Смоленск, Ропаку - Новгород. Владимир Волынский - Добренькому. Как меж отцами вашими сговорено было. А Мачечичу - Луцк.
- Что?! Этому... хвосту драному... такой город?!
- Да. Земли мятежные, Волынь да Новгородчину, раздробить. На пять-семь уделов каждую. И поставить туда князей напрямую. Тебе поставить. Рюрика и Давида с Овруча и Вышгорода туда перевести. Племянников своих - туда же. Князей у тебя маловато. Хорошо бы Живчика в Переяславль поставить.
- Во как... А я думал - ты с ним в дружбе.
- В дружбе. В Переяславле стол повыше, чести больше. И сам он - князь добрый, воинственный. Польза будет. А Рязань себе забери. Или мне отдай.
- Ишь ты...
Самое главное дело Великого Князя - расстановка кадров. Не "подбор" - что выродилось, то и есть, а рассадка по столам. В этом поле, помимо относительно понятных экономики, воинской силы, личной преданности, густо идут наследственные, родовые представления, соображения чести, "высоты стола". И, конечно, решения Любеческого съезда. А ещё та странная ситуация, в которой мы оказались: нет князей. Ставить или подтверждать княжение можно только тем, кто принёс присягу государю. Свободных, безудельных среди них, при моих планах - просто мало.