- Выводи, - говорю, - своих от греха.
Тот понял, видно. Весь табун за Вороном вышел, и тихо так, ни один не заржал. В лесу схоронились. Хозяину-то потом свистнуть только - как собаки за ним лошади бегают.
Тут и гости подтянулись. Хозяин, как увидел, что конюшня пустая, из предобморочного состояния вышел сразу. Я перед ним на колени бухнулся.
- Моя вина, дурака. Хоть одним глазком на государя поглядеть хотел, не доглядел, лошади и разбежались.
Осерчал кесарь. Красный сделался, как рак варёный. Тычет в меня пальцем и кричит:
- Дать ему, проходимцу, пятьдесят плетей. А лучше сотню.
Ну, думаю, голову не рубят, и на том спасибо. Конюх его за плёткой потянулся, да хозяин её у него из рук вырвал. Подошёл, кесарю протянул. Проговорил по-дворцовому что-то: «Вар-вар-вар», но я так понял, что я хозяин, с меня и спрос.
- Вассал моего вассала не мой вассал, - подсказала Камилла.
- Да, примерно такое что-то... Кесарь посмотрел на него, удивился будто. Потом ухмыльнулся, плётку взял и со всего размаху хозяина по лицу хватил. Тот, даром что мальчонкой почти тогда был, а стоит, как в землю вросший, не шелохнулся даже. Глаза только синевой, будто льдом подёрнулись. А на щеке капли алые набухать стали. Фердинанд с Мартой к нему броситься хотели, да я перехватил: Фердинанда за пояс просто, Марте ещё и рот прикрыл, чтоб не голосила. Я-то мальчонку с рождения знал. Приходилось уж видать, как у него глаза так-то синеют.
Стоят они, значит, с кесарем, друг на друга смотрят. У парнишки воротник белый уже весь маками красными пошёл. Кесарь из-за манжета платочек достал, под ноги ему кинул: утрись, мол. Тот, ничего, поднял, к щеке приложил. Да спокойно так, будто и не произошло ничего. Загоготал кесарь, а за ним и прихвостни его. И убрались восвояси вскорости. Долго хозяин ещё стоял, вслед им смотрел. У меня аж сердце защемило. Подошёл я к нему, да спрашиваю:
- Что ж ты, от девок своих бегать горазд был, а от эдакой страсти не догадался. Ты ж нынче чуть не наипервейший вельможа, так знал, поди, что это за фрукт.
Посмотрел он на меня.
- Знал, - говорит. - Потому и не поехал. Кесарь у нас на голову слабенький. Подумай, что бы он с вами тут сделал, если бы меня дома не застал.
Помолчал немного, а потом добавил:
- Спасибо тебе, Рогнар, за лошадей. Выручил.
Свистнул, весь табун разом из леса вылетел, будто за соседними кустами прятались. Вскочил хозяин на Звёздочку верхом, только его и видели. Два дня пропадал где-то. Вернулся уставший, голодный, но довольный. И на лице ни царапины. Прошло ещё сколько-то времени, и возвращается раз Фердинанд из деревни, от старосты, да и рассказывает, что кесарь наш помер. С лошади упал, да так неудачно, что шею сломал. А ещё через недельку хозяин новую кобылу привёл. Он если покупает, то жеребят обычно, а тут взрослая. Дичилась наших лошадей поначалу, но потом ничего, пообвыклась. Семь лет ещё у нас прожила, трёх жеребят родила. А только хозяин ни разу на неё верхом не сел. Спрашивал я его, отчего так.
- Уговор у нас с ней такой был, - отвечает.
Да, ну и на похороны кесаря мы ходили. Не хотел я поначалу идти, да хозяин подмигнул:
- Нужно ему последний долг чести отдать. Ты, главное, как к гробу подойдём, встань от меня слева и чуть впереди.
Приехали мы. Народу тьма, в очередь выстроились, как в базарный день за квасом. Подошёл и наш черёд. Встал я как уговорено. Хозяин лицо такое возвышенно-печальное сделал, к руке покойника наклонился, поцеловать будто, да только заметил я, как он тому под манжету платочек сунул. Приберёг, вишь, владельцу возвратить.
Камилла довольно долго молчала, переваривая рассказ, а потом спросила:
- Так ты, Рогнар, всю жизнь с Канцлером рядом, с самого его рождения?
- С самого, да не всю, - вздохнул Рогнар. - Лет шесть мальчонке было, когда меня из их дома попёрли. Много я где потом скитался, много чем заняться пытался, и в городе, и в деревне... а места своего не находил. Надумал вовсе в лес уйти, охотой жить. Да скоро на Лесное братство наткнулся. Мужик я крепкий, кулаками махать умею, к себе они меня звали, да я отказался. Я, может, и не святой, но не по мне это - душегубствами по лесам заниматься. Осерчали они, испугались, что я убежище их выдам. Навалились скопом, думал я, последний час мой пришёл. Да только схрон их и так стражникам известен оказался. То ли выследили, то ли правда сдал кто, того уж не ведаю. Пока они на меня наседали, тёпленькими и повязали. И меня за одно. «Попал я, - думаю, - из огня да в полымя. Отправят на виселицу со всеми до кучи». Привели нас в тюрьму. Офицер, что у них за главного был, посмотрел на меня пристально, пальцем ткнул.