Когда замер последний, надрывающий душу и вместе мощный, без конца длящийся, тоскующий стон скрипки, Александра Михайловна спросила:
— А какие там слова?
Вукол прочел:
— Какой вы талантливый! Даже стихи сочиняете!
— Нет, стихов я не пишу. Это стихи моего товарища.
Александра Михайловна не поверила, приняла ответ за шутку. Конечно, он и поэт и композитор — она это видит. Пусть он напишет романс для нее! Может ли он это сделать?
В это время в дверях прихожей появилась фигура в черном легком крылатом плаще и широкой шляпе.
— Как Дон Жуан — «усы плащом закрою, а брови шляпой!» — продекламировал Клим Бушуев, надвинув шляпу на самые брови и драпируясь в крылья плаща.
— Фигура! — в тон ему ответил Кирилл. — Наш Чайльд Гарольд. Зимой он носит плед, потрепанный изрядно, а летом плащ дырявый!
— Это Демон! — убежденно сказала барышня.
— Для нас это просто Клим, поэт несчастный! — смеялась Ирина. — Да будет вам позировать, еще девицу напугаете! Раздевайтесь. Давно у нас не были!
— Да! Занят очень, архивной крысой стал… Интересный исторический материал!
Клим уселся и скучно начал говорить об историческом материале в архиве окружного суда.
— Пришел прощаться! — заключил он. — Со службы ухожу, еду в Саратов!
— Вот те на! — удивился Кирилл. — Зачем?
— В Саратове живет ссыльный писатель Чернышевский… Он теперь переводит что-то большое с немецкого… Нужен ему письмоводитель! А я мало-мало помню немецкий. Ну, значит, мне дали письмо к нему… Вообще осточертело здесь… Хочу переменить судьбу…
Клим говорил отрывисто, ни на кого не глядя. Вдруг, оживившись, заговорил с неожиданной любовью о Гейне, Достоевском и «Демоне» Лермонтова, проводя какую-то одну их общую идею. Кирилл и Вукол тотчас заспорили с ним.
— Для вас, Клим, хорошо, что вы едете к такому большому писателю! — сказала ему Ирина, когда он стал уходить, — вы там воспрянете духом!.. Мы тоже скоро уезжаем… Напишите нам о Чернышевском — какой он теперь?
Возвратись домой поздно ночью, Вукол не мог заснуть до рассвета. Ему чудилось милое личико с сияющими радостью и лаской голубыми глазами, слышался нежный голос, смех. От тихого пожатия ее маленькой руки он все еще осязал теплое прикосновение. Вуколу было жарко. Теплый летний ветерок, едва заметно шевеля спущенной занавеской открытого окна, прикасался к его горячим щекам, играл волосами.
Так и не заснул. Встал и на листке нотной бумаги начал рисовать кудрявую головку девушки, записывая нотами звучавшую в ушах нежно-певучую мелодию.
Терпеливо выждав несколько дней, опять появился в дверях знакомой, милой теперь для него квартиры.
Там давно его ждали.
— Написали романс? — спросила его Александра Михайловна.
— Какой романс?
— А я ждала романс, посвященный мне! — разочарованно и печально прошептала девушка.
— Вот он! — не вытерпел Вукол, вынимая из кармана листок.
Началось беспечно-счастливое время. Взаимное увлечение молодых людей не могло оставаться тайной для Кирилла с Ириной, но они, повидимому, ничего не имели против этого маленького романа, не придавая ему серьезного значения. Когда заходил разговор о любви вообще, Кирилл говорил:
— Любовь прекрасна! Любить нужно, только жениться не следует!
— А как же мы с тобой поженились? — возражала Ирина.
— Ну, нам-то простительно было! Сколько лет мы женихом и невестой считались! А вот ему, — указал он на Вукола, — жениться в его годы, в его положении — гибель! Человек никак не устроен, ему еще учиться надо, у него — талант! Какую ему жену придумаешь? Плохую дать — его жалко, хорошую — ее жалко! Не надо ему жениться!
Вуколу, впрочем, и в голову не приходила мысль о женитьбе: ему просто было хорошо в ласковом обществе Александры Михайловны и казалось необходимым видеть ее ежедневно.
Приехали столичные гастролеры — знаменитый тенор и не менее известная певица. Кирилл заблаговременно купил четыре билета на первой скамейке балкона.