музыкально переплетаясь с аккомпанементом, звучал бархатный голос.
С трудом проникли в обширную, уютно обставленную комнату артистов. На длинном чайном столе стояли закуски, вино, фрукты, цветы.
Шло второе отделение. Все ждали Жигулева. Было еще несколько участников вечера, ожидавших своего выступления. Виднелась и заметная фигура Ильина.
Приехавших встретили устроители, в том числе «граф» и Кирилл. Ирина предложила чаю.
С эстрады, под гром новых аплодисментов, вернулся изящный мелодекламатор.
— Александр Иваныч, твой черед! — торжественно сказал Жигулеву «граф». — Наш знаменитый аккомпаниатор здесь!
Жигулева, одетого парадно, с улыбкой обнял за талию высокий молодой человек во фраке, с бритым лицом — известный композитор и пианист, с нотами в руке.
— Я готов! — сказал певец.
Одинакового роста, молодые, стройные, они скрылись за тяжелым занавесом, отделявшим комнату от эстрады.
Их встретил гул аплодисментов. Оба артиста были достойны друг друга: голос певца и замечательный аккомпанемент сливались в одно целое.
разносился голос певца.
Ильин пошел в партер.
Бушуев скромно сидел за чайным столом. Напротив него сидел известный поэт, лицом похожий на Гейне. Их познакомили. Остальная публика артистической комнаты стояла у занавеса — слушала.
Гениальную песенку о «Блохе» Гете, положенную на музыку тоже гениальным композитором, Бушуев слушал в первый раз. До Жигулева давно не появлялось певца, который решился бы выступить с «Блохой», требовавшей передачи тонких художественных оттенков. Теперь Жигулев вернул к жизни этот шедевр.
Клим не видел певца, слышал только голос, но тотчас же ясно представил себе и короля и простолюдина-портного — кривоногого от вечной работы с поджатыми под себя ногами на своем портняжном столе.
— Блохе — кафтан? — удивился портной, и вдруг прорвало его простонародным смехом: Блохе! Ха-ха-ха-ха!.. Блохе — кафтан? — Смех был такой естественный, неудержимый… Струны весело вторили смеху.
Но уже торжественной волной хлынуло:
Да это же не блоха больше — придворная персона!
Опять тот же смех, но не смех портного! Смеется кто-то другой, с оттенком негодования и грусти, как бы качая головой. — Блохе? Ха-ха-ха-ха!
Кричит негодующий голос:
По струнам пробежала тревога:
— Ага!.. — злорадно смеется голос.
Последнее слово прозвучало грозно и мощно: совсем не до смеха стало. Как бы вдалеке замирает хохот, подобный отдаленному грому: король, осмеянный народом, — больше не король.
Долго гремели аплодисменты, смешанные с разноголосыми криками нескольких тысяч людей, требуя продолжения грозных песен. Несколько раз бисировал Жигулев. Наконец, оба они, певец и музыкант, взявшись за руки, вбежали в артистическую, возбужденные успехом. Грохот аплодисментов долго не затихал.
— Ваш черед! — сказал «граф» известному поэту.
— После Жигулева меня никто не станет слушать! — возразил он. — Вы слышите — в каком буйном настроении шесть тысяч человек? — И, пожав плечами, добавил: — Я боюсь! Не хотите ли вы? — обратился он к Бушуеву.
— Отчего же! — согласился Клим. — Я никому не известен, чтец — никакой! С меня много не спросится!
— Коли так — выходи! — решил «граф». — Во весь голос читай! Переполнено, на колоннах висят! Смелей!
Темная аскетическая фигура исчезла за портьерой.
Выход неизвестного поэта не был встречен аплодисментами. Публика не знала Бушуева.
В артистической тоже никто не обратил внимания на это мелкое выступление. Все разговаривали. С эстрады глухо доносился взволнованный, страстный голос: Клим начал.