Он вздохнул.
— Аренда кончилась — делать нам нечего здесь. Я вот пайщик мельницы на том берегу — тем и живы. Мы еще — туды-сюды, а вот мужикам — плоховато. Из года в год засуха, неурожаи, а земли — кот наплакал! Торговля пала. Волга мелеет. Иной год всей округой голодали! Диву, бывало, даешься: в голодные зимы по всей ночи в кулачном бою дрались до озверения. Урядник приезжал верхом на коне — унимать!.. Неулыбов этот, куда мы хотим тебя на квартиру определить, в старом обгорелом доме в задних комнатах с женой да мальчишкой жмутся. На второй он женился, на вдове — мальчишка у них. Вот и с руки было бы тебе: вместе с новым доктором, не скучно будет!
Глухой рассказывал бесстрастно, ровным голосом, медленно прихлебывая чай. Жена его, сжав тонкие красивые губы, молча слушала.
В коридоре стукнула дверь, послышались тяжелые быстрые шаги, и на пороге комнаты, на момент остановившись, появился Челяк — низенький, цилиндрический, в сером толстом пиджаке и тяжелых сапогах. Борода его, прежде каштановая, стала сероватой, да маленькие оловянные глаза выпучились с заметной напряженностью.
Оферов, познакомив их, в коротких словах рассказал все дело.
— Квартиру ему надо!
— Не в том сила, что кобыла сива! — оживленно возразил Челяк. — Нам самим это на руку, вот!
— Вам-то как? — удивился Бушуев.
— А как же? Да нам только тебя недоставало! В самый раз приехал! То есть до зарезу нужно нам писателя — во как! Ну, чтобы лютой был! А тебя-то мы знаем, получаем газету.
Все удовлетворенно засмеялись.
Офериха сочувственно улыбалась, наливая Челяку крепкого чаю.
Он уселся против писателя, налил блюдечко до краев, но прежде чем пить — разгладил широкую бороду, сгреб ее на одну сторону и, пытливо посмотрев на него, спросил:
— Будешь посылать отсюда статейки али фельетончики?
— Буду.
— Може, и в столичных газетах при случае тиснешь?
— Могу и в столичных.
— Здорово! — Он ткнул в бок сидевшего рядом Оферова.
— Слышал? Теперича мы «их» припугнем! Уж одно то, что он приехал, подействует!
— Подожмут хвост, — уверенно подтвердил Алексей, — ежели под хвост им перцу!
— И без перцу подошло к сердцу! — добавила Офериха.
Они оба бережно и хозяйственно осмотрели писателя, как новую, только что выписанную и необходимо нужную машину.
Потом озабоченно принялись толковать о том, согласится ли Неулыбов пустить ссыльного на квартиру.
— Пустит! — уверенно сказал Челяк.
— Наверно! — подтвердил глухой, — а ежели будет заминаться — уговорим!
Заговорили о сельском сходе, о сельских общественных Делах, о земском начальнике, о новом враче, о попах.
— Врач у нас — он всем хорош, — говорил Челяк. — Действительно можно сказать — деятель, и народ полюбил его! Главное дело, сам он из крестьян здешнего же села, отца-то его все мы хорошо знаем! Ну, только одно — идеалист, мягок характером, а мужику ину пору и крутое словечко загнуть не мешает!
— С попами деликатничает! — добавил Оферов, — ну, да — внове он здесь, обойдется!
Челяк вскочил и взволнованно забегал по комнате, громыхая сапогами.
— В прошлый раз, — начал он, остановясь, — встречается мне на площади поп Матюшинский — самый главный из них ябедник — и говорит: «Что это я тебя никогда в церкви не вижу? Что ты, молоканин али еще какой веры? И потом, говорит, дошло до меня, будто ты разные бредни мужикам болтаешь, умствуешь относительно священных таинств и прочее? Это как? Ты смотри у меня!» — «Я, говорю, батюшка, не молоканин, а только что в церковь хожу, когда есть к тому мое желание и опять же время, а загонять меня туда силой — что толку? Что же касаемо разговоров с мужиками — то, конечно, мы, мужики, обо всем промежду себя говорим, а понятия ни об чем по глупости нашей не имеем. Вы бы, говорю, как пастырь духовный, должны объяснить нам, наставлять нас! Я, мол, и то вот все собираюсь спросить вас: растолкуйте мне, как надо понимать таинства: что — все они равны между собой или нет?» Он подумал и — строго таково — говорит: «Конечно, все равны, а тебе — что до этого?» — «Да как же, говорю: коли все равны, расценка-то у вас им разная: за исповедь берете две копейки, а за свадьбу пятнадцать рублей! Коли все равны, то все бы их и пустить по две копейки!» Как он закричит на меня! Посохом застучал. «Подлец, говорит, ты, а не прихожанин! Как смеешь издеваться над таинствами?» — «Я, говорю, не издеваюсь, я с ваших же слов говорю!» — «Я, говорит, тебя…» — «Да куды, мол, вы, батюшка, меня из мужиков-то можете разжаловать? Ниже-то мужика куды можете поставить?»