Привлекли и зачинщиков Кандалинской республики, существовавшей только тринадцать дней.
В Кандалы, а затем и в Займище опять приехал вице-губернатор лично убедиться, что порядок действительно восстановлен; сопровождали его попрежнему казаки.
По заранее составленному списку арестовали в Кандалах девятнадцать зачинщиков, а в Займище — Лаврентия и Елизара. Учителя Владимира Буслаева увезли в город еще раньше. Солдатов из города не вернулся.
Вице-губернатор преобразился: следа не осталось от прежней его мягкости, с которой он говорил в первый свой приезд перед тысячами вооруженного народа. Теперь он торжествовал: ноздри его хрящеватого хищного носа раздувались, глаза грозно сверкали, тонкий голос то и дело переходил в визг. Он уже знал, сколько оружия было заготовлено и не пущено в дело в городе. Даже в такой деревушке, как Займище, не говоря уже о десяти тысячах населения Кандалов, оружия оказалось достаточно для поголовного вооружения. А ведь готовились еще и восемнадцать волостей — весь уезд, по территории равнявшийся Бельгии. Вице-губернатор обеими руками хватался за свою седую, наголо остриженную голову: что было! что могло бы быть! «Рука всевышнего отечество спасла!» Болтались бы на фонарных столбах все вице-губернаторы Поволжья, да и губернаторы тоже! Да что губернаторы! Все дворянство погибло бы, колебался самый престол. Вице-губернатор набожно возводил выпуклые очи свои к потолку и мелко крестился: «Слава богу!» Войдя в сборную избу Займища, крикнул:
— Позвать арестованных!
Казаки ввели Лаврентия и Елизара: оба были в рваных кафтанах, в ножных кандалах. Звон цепей был слышен еще за дверью.
Огненная голова Елизара наполовину поседела, лицо стало прозрачным и тонким. Спокойно мрачен был Лаврентий.
— На колени! — затопав ногами, закричал было вице-губернатор и неожиданно осекся: лица этих двух людей, закованных в цепи, были полны такого достоинства и вместе глубокой, затаенной ненависти, что голос его сорвался. Они и скованные внушали ему невольный, тайный страх.
Прежний старшина, приехавший с ним, что-то тихо сказал, близко подойдя к начальнику.
— Впустить! — недовольно пробормотал вице-губернатор. — Арестованных отправить немедленно… пешком, на станцию… в арестантский вагон… дать двоих казаков… и построже…
— Слушаю! — ответил старшина, на носках сапог следуя за ним в соседнюю комнату.
В избу вошли три женщины: Паша, Марья Матвеевна — жены арестованных — и Анюта — дочь Лаврентия. Паша вела за руку маленького сына.
Милое личико Паши еще молодое, но уже с резкими, скорбными морщинами, напоминало преждевременно увядающий цветок. Глаза ее были заплаканы, но, войдя, она улыбнулась. Марья Матвеевна, с потемневшим лицом и крепко сжатыми губами, помолчав, сказала:
— Разрешили попрощаться.
Паша быстро подошла к Лавру и, маленькая, перекрестила его, высокого, подымая руку.
Оба арестанта, гремя цепями, опустились на колени и поклонились в ноги женщинам Займища земным поклоном.
Поднявшись на ноги, мужчины крепко поцеловали жен, Лаврентий обнял дочь, прижал к груди ее голову и долго держал так.
— Подь попрощайся! — тихо сказала Паша сыну.
Улыбнулся Лаврентий, сделав движение к ребенку, с недоумением смотревшему на кандалы отца. Когда загремели цепи, мальчик в испуге прижался к матери.
— Не бойся! — сказала она, — попрощайся с тятей!..
Он благословил мальчика и, взяв на руки, поцеловал.
Вошли казаки.
Из Займища Лаврентий и Елизар шли на станцию по снежной дороге между двумя казаками, ехавшими верхом на конях. Шел густой, крупный снег. Был тусклый день, поднималась метель. Ветер дул сбоку, относя в сторону хвосты и гривы лошадей, снег падал косо.
Позади послышались бубенцы мчавшейся тройки.
Казаки приосанились на своих седлах, помахивая нагайками и постегивая ими то лошадей, то арестованных.
Тройка промчалась мимо и тотчас потонула в снеговом тумане бурана.
Так прошли они с полчаса. Казаки не переставали бить их.
— А ведь эдак, если не перестанут, они до смерти могут застегать! — сказал Лаврентий товарищу. — У тебя есть деньги?
— Есть.
— У меня тоже есть немного, на тюрьму припас. Надо дать.
Не останавливаясь, они вынули деньги и дали каждому казаку по восьми рублей.
— Только вы уж не бейте нас больше, ребята! — добродушно сказал им Лаврентий.
— Мы бы не били, да велено!
— Теперь не будем! — добавил другой, — проехали!