— Что за чудеса? — ворчит дед Матвей и шагает дальше. И тень за ним шагает, а луна так и светит, как солнышко.
Только прошел несколько шагов — ребятишки! Целая толпа! Да все незнакомые, смуглые, курчавые, как цыганята. Прыгают около деда, хохочут, кричат:
— Дедушка! дедушка! Пойдем с нами!
— Ах вы, мошенники! — ворчит дед, — полуночники эдакие! Вот я вас!
А сам все идет, и ребятишки вокруг него мельтешат — что один, что другой — одинаковые!
— Иди, иди, дедушка!
Смотрит дед — колодезь: незнакомый колодезь — как будто тут прежде и колодца никакого не было. Облепили ребятишки деда.
— Глыбоко, дедушка! Погляди-ка-сь!
Вдруг — мужик: откуда взялся — неизвестно, закричал на ребятишек:
— Пошли прочь, пострелята! дайте покой человеку!
Ребятишки разбежались, а мужик деду поклонился, не снимая картуза, и руку подал, черный такой, неизвестный и рука мокрая.
— Рази я не вижу — человек покоя ищет? дайте покой дедушке Матвею!
— Что-то я не знаю тебя! — говорит дед.
— Ну, как не знать? Из Дубровы я, в охотниках у купца служу!
Вытащил из кармана бутылку с водкой.
— Выпьем, дедушка! угостить тебя желаю! Пойдем, сядем где-нибудь! Ночь-то какая! Теплынь, месяц, как серебряный!
— Так-то оно так, — отвечает дед, ухмыляясь, — отчего и не выпить, коли угощают!
— Знаю я твой обычай: на даровщину только и пьешь!
— А то как же?
Сели на задах, над яром, ноги в овраг свесили.
Поднес мужик деду шкалик:
— Держи!
— Сам сначала!
Мужик выпил сам и опять наливает.
— Скупой ты, дед, деньги копишь, в кубышку кладешь!
— А тебе што? Коплю ли, нет ли, не для себя, с собой в могилу не возьмешь! Для детей!..
— Не пойдет им впрок твоя кубышка! все идет — в тартарары!
Неприятен деду такой разговор.
— Никакой кубышки у меня нет! зря люди бают!
— Хо-хо-хо! — нехорошо хохочет мужик. — Да я в шутку сказал!.. зачем тебе деньги? Помирать пора! Пей!
Принял дед шкалик левой рукой, не разжимая локтя, где подмышкой яйцо держал, а правой — по привычке — перед питьем перекрестился.
Смотрит дед, а у него вместо шкалика — кость от падали. Взглянул на мужика — тот снял картуз — рога у него на кудлатой башке оказались, зубы щелкают, глаза, как у волка, горят, захохотал, кувыркнулся в овраг — и пропал!
Ребятишки опять появились, облепили деда:
— Прыгай, дедушка, и ты вниз головой! Прыгай в омут, дедушка! — Хохочут.
Вдруг — огненный змей: подлетел, искры от него так на все стороны и сыплются, как в кузнице от раскаленного железа. Ударился об землю и погас, а вместо змея перед дедом старуха стоит — синяя, злая, глазами сверкает и косой на него замахивается.
Вскрикнул старик, повалился на краю оврага и тотчас же заснул тяжелым сном. Из рукава рубахи выкатилось сырое куриное яйцо и разбилось.
С этой ночи тяжко заболел дед Матвей. Сначала у него отнялись ноги, а потом стал заплетаться язык. Лежал он в избе на полу под пологом, устроенным на четырех колышках, исхудалый, как скелет, с длинной седой бородой, похожий на прокаженного Иова, как рисовали его на картинках в священной истории. Сноха тяготилась ухаживать за ним и плохо с ним обращалась. За нуждой ходил он под себя, как ребенок, и от этого в избе стоял тяжелый дух.
Яфим был занят неустанным крестьянским трудом, и один Лавр сидел иногда около него на полу, пытаясь разговаривать с ним, но больной даже шептать хорошо не мог, губы не слушались, и язык плохо ворочался — только пристально глядел на сына и, казалось, тяжко думал о будущем детей и внуков, о своей конченной жизни. Но жизнь упорно не хотела оставлять это громадное иссохшее тело, от которого остались теперь только тяжелые, крупные кости, обтянутые, как панцырем, — рубцеватой, закаленной в труде и непогоде, словно дубленою — кожей.
Так старое, иссыхающее, изжившее свой век дерево, уже лишенное листьев, все еще держится на глубоких корнях и, никому не нужное, одиноко маячит при степной дороге.
В солнечное осеннее утро зазвонили к обедне в большой праздничный колокол. Кандалинская новая церковь была полна, а народ все еще валил, ожидая невиданного зрелища: обедни с участием архиерея.
Торжественный звон большого колокола вдруг заменился веселым трезвоном: это было знаком, что городские гости въезжают в село.
Прежде всех проехали на длинных дрогах архиерейские певчие: их было немного — в поездку взяли неполный хор из отборных голосов.