Жара спадала, когда он, проходя мимо здания института, где еще так недавно провалился на экзамене, спустился к Волге, на пристань. Здесь сразу ударил в нос тяжелый дух: пахло нефтью, гнилой рыбой и всевозможными отбросами скученного человеческого жилья. Река у берега была запружена длинными баржами, пароходными конторками, буксирами, а самый берег — огромными штабелями всевозможных грузов. Пристань кишела людьми.
Скоро нашел вывеску «Склады купца Шехобалова» и надпись на столбе около мостков у баржи «Промзинская артель». То и дело попадались навстречу люди в парусиновых рубахах без пояса, иногда с лямкой грузчика за спиной. Тут были все крепыши с широкими спинами и стальными мускулами. Загорелые лица, обросшие лохматыми бородами, носили оттенок грубости, мрачности и добродушия. Крючники надевали и прилаживали похожие на лошадиные седла лямки, приготовляясь продолжать работу после обеденного перерыва. Распоряжался ими старший крючник средних лет, которого все звали «старостой». Ваня встал у столба, выбирая момент, чтобы заговорить с ним.
Но к старосте подошел поджарый человек в потертом пиджаке и с такой же потертой физиономией, с маленькой записной книжкой и карандашом в руках.
Крючники еще не приступили к работе: в ожидании чего-то стояли у мостков многочисленной группой около штабеля тюков различной величины.
— Та чого ж воны́? — по-украински спросил староста.
— А того, — быстро и развязно заговорил «пиджак», — просят магарыч за переноску вот этих двух тюков! — Он пнул ногой в лежавшие два небольших тюка с надписью на каждом: «22 пуда». — Вина просят! Двадцать два пуда никто не берется нести, а коли так, то обязан нести староста.
— Ни, я бильше восемнадцати не потягну, не мо́жу!
«Пиджак» оживился, словно обрадовался.
— Не можешь? а кто понесет?
Староста помолчал и флегматично вымолвил:
— Нема у нас такого чоловика.
— А они говорят, что есть.
— Хто такий?
— Кацапа знаешь?
— Та це ж дурный!
— Ничего, что дурной, а с девятью пудами — я сам видал — идет, как будто ничего не несет, песни поет! Глуп — это правда, смирен, как теленок, сам своей силы не знает. — Кацап! — крикнул он, оборотясь к толпе грузчиков, и махнул рукой. Из толпы выдвинулся худой и нескладный верзила с бабьим простоватым лицом, некрасиво обросшим весьма скудной растительностью.
— Чаво?
— «Чаво»! — передразнил его «пиджак». — Пора, я думаю, грузку начинать! Эдакая дубина, а носишь одни пятерики! Да тебе и двенадцать пудов нипочем! Вот тюк в двенадцать пудов! Бери!
Кацап попробовал приподнять тюк, взяв его за веревки.
— Не! — отвечал он простодушно, — тут боле двянадцати! пущай староста несет!
— Говорят тебе, что двенадцать! Тащи!
Подошли два дюжих крючника, с трудом приподняли тюк на спину Кацапа.
Он согнул ее, длинную, оседланную, зацепил тюк железным крюком и, тяжело шагая, понес его на пароход, проворчав:
— Пра — ей-богу, тут боле двянадцати!
— Как бы не задавило! — сказал один из крючников. — Ведь двадцать два!
— Идите двое сзади: если спотыкнется — тогда задавит!
Кацап нес страшную тяжесть без особой натуги. Только когда начал спускаться, видно было, как дрожали его длинные ноги в синих портках и лаптях.
Спускался медленно и долго, но потом опять пошел обычным шагом.
Вернулся, отирая пот с лица, и, улыбаясь, добродушно повторял:
— Не, братцы, тут боле двянадцати, насилу дапёр!
Вся артель напряженно следила за ним, а староста впился в него ненавидящими глазами, смотревшими исподлобья.
Тут человек с записной книжкой, повидимому игравший роль артельного писаря, повысил голос и закричал, обращаясь к артели:
— Господа грузчики! вы все видели, что Кацап донес двадцать два пуда, а староста нести отказался? Что это за порядки? по артельным правилам староста отвечает за доставку каждого груза! В старосты артель выбирает всегда самого сильного! Пусть они двое промежду себя сами решают: кто сильнее?
Ваня с интересом и волнением наблюдал эту сцену. Писарь вел какую-то интригу против старосты, который от неожиданности растерялся и метал теперь на писаря мрачные взгляды.
— А що ж? мабуть, стравить нас бажаете? — укоризненно бормотал он.
Артель, волнуясь, галдела. Все говорили разом. Слышались ругательства. Кацапа выпихнули вперед, крича: «До́разу!» Ваня вспомнил, что это же слово крикнул его отец, вызывая сына на единоборство. Решать вопрос об очевидном превосходстве Кацапа поединком ему казалось глупым, но сын Челяка знал, что это — исконный народный обычай, существующий даже у школьников.