Благодаря солнечным дням вёдреной осени он и по улице бегал без шапки, в одной рубашонке, босиком, в коротеньких штанишках, затвердевших на коленях и принявших неподвижно-изогнутый вид. Такой костюм и белесые волосы шапкой нисколько не отличали его от прочих деревенских ребятишек, день-деньской вертевшихся около строящейся церкви. Он видел там много щепок и стружек, сваленных в одну большую кучу. Каждый вечер матери посылали ребят за церковными щепками. Никто им не запрещал это делать: ведь церковь строилась на общественные крестьянские деньги. У Елизара было много своих щепок около дома, но Вовка в подражание товарищам однажды набрал в подол рубахи несколько щепок и только было собрался отнести их матери, как вдруг за спиной его раздался суровый голос:
– Ты что это делаешь?
Вовка оглянулся. Позади стоял низенький поп с длинной седой бородой, с посохом в руке. Остальные ребята побросали щепки и разбежались, едва завидев попа, но Вовка был всех меньше, глупее и самоувереннее: ему и в голову не приходило бежать.
– Брось щепки! – повелительно приказал старик.
Вовка бросил, обидевшись.
– Где живет твой отец?
– А вон! – указал Вовка на отцовскую избу.
– Хорошо! Ступай!..
Поп слегка стукнул его своей тростью, отвернулся и пошел мимо церкви к поповскому дому, на этот раз быстро шагая мелкими шагами и размахивая широкими рукавами рясы.
Вовка вприпрыжку бросился домой, сверкая босыми пятками, но дома ничего не сказал о своей встрече: вся семья сидела за ужином.
Через несколько минут пришел церковный сторож, поздоровался, сказал: «Хлеб да соль», потом вздохнул и, понизив голос, добавил, обращаясь к Елизару:
– Тятенька прислал за тобой: велел сейчас прийти!
Елизар удивился:
– Зачем?
– Не знай! Сказал только, чтобы скорее, дескать безо всякого промедления!
Елизар нахмурился. Он не любил протопопа: когда-то тятенька послал донос на него как на вредного прихожанина, в результате чего последовало путешествие с колокольчиком. Он избегал встречи с протопопом, а в церковь ходил разве что к пасхальной заутрене, причем становился на клирос и подтягивал певчим приятной, мягкой октавой. Суровый поп слов зря не тратит: значит, что-нибудь по строительному делу спонадобилось.
Он снял фартук, вымыл руки, причесал кудрявую голову и струящуюся завитками бороду, надел пиджак из «чертовой кожи» и отправился, благо дом попа был рядом. Вошел с черного крыльца, через кухню, и сказал кухарке:
– Доложите тятеньке: Елизар, мол, пришел; присылал он за мной!
Кухарка вышла из кухни и через минуту вернулась:
– В горницу зовет!
Елизар удивился: редко кого из бедняков допускал тятенька в горницу, кроме уважаемых и солидных людей.
Он вошел в маленькую, тесную прихожую и сдержанно крякнул. В дверях появилась приземистая фигура тятеньки в лиловом полукафтанье, препоясанная широким поясом, расшитым разноцветными гарусными шерстями.
Из боковой комнаты выглянуло сморщенное лицо протопопицы и скрылось.
– Елизар?
– Так точно, тятенька.
– Ну, входи!
Елизар подошел под благословение и поцеловал волосатую руку тятеньки. Потом стал у дверей.
Тятенька некоторое время ходил по горнице, чисто прибранной, с мягкой старинной мебелью, с резными ножками и спинками. Опытным взглядом мастер определил ее достоинства: еще крепостных мастеров работа. Под окном в клетке висела желтая канарейка. Пахло кипарисом. Тятенька не пригласил его сесть.
Протопоп остановился среди комнаты, сурово взглянул на прихожанина, закинув руки за спину и постукивая каблуками.
– Давно воротился в село?
– Недавно, тятенька.
– На постройке работаешь?
– Так точно.
– Знаю, что ты мастер на все руки… помню тебя… Да, да… ну, что ж! воротился – это хорошо! Я сам велел дать тебе работу по иконостасу… должен ты это ценить?
– Премного благодарен, тятенька, все мы здесь под вашей рукой…
– Вот только в церкви редко и прежде тебя видел и теперь не вижу… за это не похвалю… Православный?
– Не старовер же!.. А в церковь ходить не всегда бывает время! Зачем присылали-то?
Тятенька нахмурился. Не понравился ему свободно державшийся прихожанин.
– Вот что: плохо детей воспитываешь, сегодня сам я застал твоего младшего сына за похищением церковного имущества. Церковное дерево украл и хотел домой унести. Конечно – ребенок, его не виню, но весь ответ падает на тебя: ты послал ребенка воровать? и у кого? у церкви!
Елизар вздрогнул и выпрямился.
Тятенька повысил голос, глаза сверкали из-под сдвинутых седых бровей…
– Чем это пахнет? Что полагается за кражу церковного имущества? Стоит мне захотеть – и завтра же будешь опять в тюрьме! Ведь ты знаешь, – тут протопоп ткнул себя перстом в грудь, – я здесь начальник, больше никто! Что захочу – то и сделаю над тобой!