Однажды он читал вслух, Элси лежала на диване. Неожиданно закрыв книгу, он взглянул на нее и заметил, что она с тревогой в глазах пристально смотрела на него.
— Что такое, моя крошка? — спросил он.
— Папа, — как-то нерешительно и с сомнением произнесла она, — мне кажется, что я тебя уже раньше видела... правда?
— Ну конечно же, милая, — и он постарался рассмеяться, хотя внутри все затрепетало. — Ведь я с тобой уже почти две недели, и ты видела меня каждый день.
— Нет, папа, но я имею в виду раньше. Разве мне приснилось, что ты однажды подарил мне куклу? Ты когда-нибудь досадовал на меня? Ох, папа, помоги мне вспомнить! — с тревогой и сильным волнением попросила она, проводя рукой по лбу.
— Не думай ни о чем, моя хорошая, — весело ответил он, поднимая ее, поправил подушки и положил ее удобнее. — Я совсем не сержусь на тебя, ведь все в порядке, и я люблю тебя очень, очень сильно. Закрой свои глазки и постарайся уснуть.
Она выглядела не вполне удовлетворенной, но послушно закрыла глаза и скоро уснула... Всю оставшуюся часть дня она была задумчивой и отсутствующей, время от времени устремляя на него тот же беспокойный, вопросительный взгляд. Было невозможно отвлечь или заинтересовать ее чем-нибудь дольше, чем на несколько минут.
В эту ночь он впервые ушел в свою комнату, полностью оставив ее на попечение тетушки Хлои. Положив ее спать, он некоторое время наблюдал за ней, пока она не уснула, но и во сне на лице ее отражалась та же тревога, как будто она все больше убеждалась в своих подозрениях.
Когда на следующий день отец вошел в комнату Элси, то она, несмотря на ранний час, была уже одета в хорошенький свободный халатик и лежала на диване.
— Доброе утро, мой маленький птенчик, ты довольно ранняя пташка сегодня, — весело приветствовал он ее.
Но когда он приблизился, то удивился и огорчился, увидев, что она вся дрожит и глаза ее красны от слез.
— Что случилось, моя радость? — спросил он, наклоняясь над ней с нежной заботой. — Что беспокоит мою маленькую?
— Ох, папа, — и она разрыдалась. — Я теперь все вспомнила... Ты все еще сердишься на меня? Неужели я должна уйти, как только...
Но она была не в состоянии закончить. Он склонился возле нее на колени и, осторожно поднимая ее, прижал ее головку к своей груди и нежно поцеловал. Голос его был очень взволнованным, когда он проговорил прекрасные слова Руфи Моавитянки: «Пусть то и то сделает мне Господь, и еще больше сделает; смерть одна разлучит меня с тобою» (Руфь 1:!7). Он на мгновение замолчал, как будто был не в состоянии продолжать, затем голосом, дрожащим от волнения, продолжал:
— Элси, милая моя! Моя любимая доченька! Я был очень жестоким отцом, я самым постыдным образом пользовался своей властью, но никогда в жизни я не потребую от тебя ничего, что противоречит учению Слова Божьего. Прости своего отца, милая, за то, что он заставил тебя так страдать!
— Папочка, пожалуйста, не надо! Ох, пожалуйста, не говори мне таких слов! Я не могу слышать их. Ты имеешь право делать со своим ребенком все, что тебе захочется!
— Нет, доченька, только не заставлять тебя не слушаться Бога, — ответил он очень серьезно. — Я научился смотреть на тебя теперь не как на принадлежащую мне одному. Я понял, что прежде ты принадлежишь Ему, а мне доверена на время. И я знаю, что должен буду дать отчет о том, как руководил тобой.
На некоторое время он замолчал, а потом продолжил:
— Элси, милая, твои молитвы были услышаны, твой отец узнал и полюбил Иисуса и посвятил служению Ему остаток своей жизни. И теперь, моя дорогая, мы наконец идем одной дорогой.
Счастье ее было слишком огромным, чтобы выразить его иначе, как слезами. Обняв его за шею своими худенькими руками, она рыдала от радости и благодарности на его груди.
Тетушка Хлоя ушла на кухню сразу же, как только вошел мистер Динсмор, чтобы приготовить для Элси завтрак, и поэтому они были совершенно одни. Он прижал ее к своему сердцу, потом поцеловав ее слезы, осторожно положил на подушку и взял в руки Библию, которая лежала рядом с ней.