Выбрать главу

========== Глава 1. Накануне ==========

Известие о том, что Вадим не успеет вернуться домой к зимним праздникам, Майю совсем не огорчило. Даже наоборот — она обрадовалась поводу совершить путешествие. Коль скоро муж не приедет к ней, значит, она приедет к нему — что может быть естественней и проще? Возьмёт под мышку девчонок, и вперёд, через океан! Вадим идею одобрил, и Майя тотчас начала предвкушать удовольствия, которые сулила ей поездка — рождественскую вечеринку в университете Аризоны и новогоднюю ночь под звёздами в одной из гавайских обсерваторий. Дочки, чей опыт заграничных поездок был пока невелик, получат ворох новых впечатлений. А Майя в кои-то веки поживёт жизнью светской дамы, насладится приятной и необременительной ролью очаровательной спутницы именитого учёного.

Однако несколько недель спустя в этот план обидно вмешалось американское посольство: девчонкам не дали визы. С самою Майей подобного никогда не случалось — супругу Вадима Смирнова, светила мировой астрофизики, в любой стране принимали с распростёртыми объятиями. Супругу — но, увы, не дочерей. Хорошенькие мордашки двух незамужних восемнадцатилетних девиц показались настолько подозрительными работникам визовой службы, что на отцовские регалии никто даже не взглянул.

Первым побуждением Майи, разумеется, было совсем отменить поездку.

— Выше нос, котятки! — улыбнулась она дочерям, уныло листающим девственно-чистые загранпаспорта. — Придумаем что-нибудь получше. Хотите, махнём на каникулы в Европу? Например, в Вену, а? Волшебный город — Вена… С шенгеном-то у вас проблем не будет.

Близняшки обменялись долгими взглядами. В такие мгновения Майя была готова поверить, что они читают мысли друг друга.

— Не волнуйся, мамочка, — деликатная Анюта попыталась изобразить ответную улыбку. — Мы уже взрослые, нас уже не надо развлекать…

— …И пасти нас уже необязательно! — тряхнув разноцветной чёлкой, подхватила Татьяна. — Мамулик, не заморачивайся. Лети к папе, чего он там будет киснуть один? И потом, Новый год на Гавайях — это же клёво!

— Лететь одной? — переспросила Майя с недоумением. Такая мысль ей в голову ещё на приходила. — Да ну… А как же вы? Тогда ведь не он, а вы останетесь одни.

— Во-первых, не одни, а вдвоём, — Анютина улыбка стала ярче.

— А во-вторых, почему, по-твоему, нас обломали с визой? — пожала плечами Татьяна. — Решили, что такие здоровенные кобылы, как мы, в родителях уже не нуждаются. Возьмут, да и сбегут покорять Америку.

— Кобылушки вы мои… здоровенные! — рассмеялась Майя и притянула дочерей к себе. — Ладно. Я подумаю! — чего греха таить, в ней и теперь цвело предвкушение праздника.

Анюта чмокнула её в правую щёку.

— Не о чем думать, мамочка! Правда-правда, не о чем!

Татьяна — чмокнула в левую.

— Встретите с папой Новый год босиком на пляже. Романтика!

Вечером того дня Майя купила себе платье для вечеринки на факультете астрономии. Бархатное тёмно-синее платье до щиколоток, с открытой спиной — спина у неё до сих пор была что надо! — закрытое спереди и от горлышка до груди украшенное треугольной вставкой из серебристого кружева. Наутро — забронировала билеты. А потом у неё на работе случился форс-мажор. И ещё один, и ещё… И когда в середине декабря Майя, наконец, смогла сделать выдох и вспомнить, на каком свете находится, она с тоской поняла, что двадцать второго — как планировала — улететь из Москвы не сможет.

Двадцать третьего и двадцать четвёртого — тоже. Самое раннее — двадцать седьмого, если к тому времени работа не преподнесёт ещё каких-нибудь сюрпризов и если удастся купить новый билет.

— Ненавижу твою работу, Маюш, — проворчал муж, услышав новость. — Ничего нельзя толком спланировать!

— Твоя не лучше, Вадик. Мог бы сам прилететь, раз уж нашим барышням придётся сидеть в Москве, — в тон ему отозвалась Майя.

— Не мог бы. Небу до земных праздников дела нет, ты же понимаешь.

— А от меня слишком многое и слишком многие здесь зависят… Ты же понимаешь.

— Понимаю, Маюш, — вздохнул Вадим. — Я просто уже продумал, чем мы займёмся на Рождество. А теперь, выходит, ты появишься только к Новому году.

Майя вдруг поймала себя на том, что не просто слушает мужа, а напряжённо прислушивается к его глубокому, богатому интонациями голосу. Прислушивается — и не может различить ни единой искренней ноты! Ни настоящего огорчения, ни даже настоящего раздражения из-за Майиной «ненавистной» работы — одна лишь лёгкая досада, не разыграть которую было бы совсем уж неприлично.

Не вполне осознавая, что делает, Майя медленно проговорила:

— Не знаю я насчёт Нового года, солнце моё… Ты ведь собирался на Гавайи?

— Да, в обсерваторию Джемини. Я должен быть там с начала января, — спокойно ответил Вадим — и спохватился, подпустив в голос негодования. — То есть как это не знаешь насчёт Нового года?!

— Я устала, Вадик. Так устала, ты себе не представляешь! Последние недели были безумными. Единственное, чего мне сейчас хочется — просто выспаться. Не знаю, как я переживу все эти перелёты. Я всё-таки уже не девочка.

— Но, Маюш, я не могу не лететь. Январские наблюдения — то самое, из-за чего я здесь застрял.

Искренности в его голосе так и не появилось.

— Ну что ты! Я и не думала просить тебя не лететь. Я имею в виду, что предпочла бы сама остаться дома, — сказала, как в воду прыгнула, Майя — и задержала дыхание.

В телефонной трубке стало тихо.

— Маюш, ты меня без ножа режешь, — наконец, ответил Вадим. — Как это — остаться дома? А я?

И вот теперь сквозь показную досаду явственно проступило облегчение!

— А ты поскорее всё заканчивай и возвращайся.

Позже Майя не сумела даже вспомнить, какие слова он говорил, пытаясь убедить её не отказываться от путешествия — так сильно она была обескуражена. Или он не убеждал её вовсе? Может, сразу же согласился: конечно, отдохни, дорогая жена, дескать, мне и без тебя тут неплохо. В любом случае, огорчения Майя так и не заметила. И как это воспринимать, она пока не понимала.

Вадим любил её — и любил проводить с нею время. Им часто приходилось расставаться, но он всегда, насколько мог, старался сократить разлуку. Любовь мужа в Майиной жизни была константой — прекрасной, но почти не осознаваемой, как часто бывает с константами. Теперь, когда Майя обнаружила, что её не ждут, привычное мироустройство пошатнулось.

Она почти не сомневалась, что у мужа появилась пассия — других объяснений его равнодушию и фальши в голосе у неё не было. Прежде Вадим не упускал случая познакомить её со своими коллегами — он делал это даже не с гордостью, а с трогательным мальчишеским самодовольством. Что ж, значит, в эти праздники рядом с ним будет другая женщина. Любовница? Может, и нет. Но появление жены нарушит и платоническую идиллию.

Вадиму пятьдесят семь. Тот опасный возраст, когда мужчины вдруг начинают доказывать всему миру и самим себе, что они ещё ого-го. Тот опасный возраст, когда в любой молоденькой девушке видится сногсшибательная красотка. Пусть бы только пассия Вадима была не слишком юной! — думала Майя. Сам он может выбрать любую. Он умеет нравиться женщинам. У него есть интеллект и талант рассказчика, авторитет и харизма, греческий профиль и артистический баритон. Соплюшки-аспирантки и серьёзные научные дамы, коим давно перевалило за тридцать, провожают его одинаково восторженными взглядами. Пусть бы только он выбрал из своих поклонниц какую-нибудь постарше! Такую, которой он сможет признаться, что у него холецистит и слабое сердце; такую, которой не нужно пускать пыль в глаза, стараясь казаться моложе и энергичней, чем в действительности; такую, которая не обидит легкомыслием и неосторожным словом.

И как только Майя осознала, что предполагаемая интрижка Вадима вызвала у неё приступ материнского беспокойства, а вовсе не ревности, ей стало совсем тоскливо. Она ведь тоже любила мужа, и эта любовь была второй константой, на которой держалась Майина Вселенная. Пять лет назад, когда на Рождество Майя с девочками ездила к Вадиму в Германию — попробовал бы он тогда её не ждать! Всё бы бросила и помчалась к нему первым же самолётом, разбираться, кто посмел потеснить её в мужнином сердце. Пять лет назад невозможно было вообразить, что Майя сама откажется от поездки, чтобы не мешать мужу крутить романы. «Что со мной? — спрашивала она себя теперь. — Неужели я тоже старею?»