Выбрать главу

-Как её здоровье? Хорошо ли она питается?

-Госпожа здорова и довольна жизнью, - уверил гость. – Это приказано передать Вам. – перед ронином, звякнув металлом, лёг расшитый бабочками кошель. – Я передам Кэзу-доно, что с вами обоими всё в порядке, - вновь поклонился посланник, прощаясь, и быстро покинул дом, отправившись в обратный путь.

Служанка в недоумении пыталась понять о чём шла речь, кто таинственная женщина, благодетельствующая её господам? Может всё же есть на этом свете Егучи-окусан*, и именно поэтому все попытки бедной вдовы тщетны, чтобы ни делала, как бы ни старалась? В своей решимости достичь цели она точно улучила бы момент и прочитала письмо, но хозяин тут же бросил его в очаг, как только за гостем закрылась дверь. Однако, прежде чем бумага была уничтожена, надписи получили несколько благоговейных поцелуев, что ещё больше озадачило и смутило потенциальную невесту.

Тем временем, убрав деньги в тайник, деревенский охранник, как ни в чём не бывало, отправился на ежедневный обход территории.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Изображение

______________________________________________________________________________________________

нитто хэй ( Рядовой)

сотё, (Старшина)

тайи (или Итии - Капитан)

сёса (или Санса- Майор)

хата-дзируси (наиболее распространённый военный флаг с моном, крепился на перекладине)

сасимоно ( 指物, 差物 или 挿物 - небольшие флаги для асигару 足軽 и самураев , крепились к спине или на лошади)

норимон (существует два вида паланкинов норимоны и КАГО. Эти паланкины имеют, в свою очередь виды, в зависимости от длины и формы шеста, на котором они крепятся и количества носильщиков. Слово КАГО может произноситься как канго. В маленькие КАГО можно было садиться по-японски на пятки, а в больших КАГО или норимонах можно было сидеть свободно и даже лечь, если возникало желание или необходимость.)

сугэгаса (шляпа, сплетённую из осоки.)

Кэзу (ветвь, благословенная, гармоничная)

окусан (супруга)

7

Темнота укрывала всё вокруг плотным удушливым покрывалом. Передвигаться приходилось с величайшей осторожностью на ощупь. Арэта, никем не замеченный, стараясь не шуметь, подкрался практически к самой комнате своего заклятого друга. Он мысленно занёс меч над мирно спящим врагом, осталось опустить старательно заточенное лезвие на шею предателя, верша правосудие: «Кичиро-кун, не вини меня! Ты сам выбрал свою судьбу!» Набравшись решительности довести задуманное до конца, бывший товарищ сделал шаг к дверям. Нога почувствовала какую-то преграду. Самурай попытался отшвырнуть помеху в сторону и с ужасом понял, что это чьё-то тело. «Неужели оруженосец Ёкоямы? – мелькнула мысль. – Так глупо попасться!» В отчаянии буси шагнул назад, намереваясь отступить. Но его спина упёрлась в чужую грудь, явно мужскую и совсем неплохо тренированную. Понимая, что стоит на грани провала, ронин предпринял отчаянный манёвр, пытаясь отскочить в сторону, но ноги вновь споткнулись о лежащего. Падая, он невольно выставил руки и, холодея от догадки, почувствовал мягкость женских округлостей и липкую влагу крови. В этот миг мир вокруг вспыхнул огнями тысячи фонарей. В своих объятиях самурай увидел неподвижную мертвенно бледную Мэдоку. Над ними возвышался, пылая гневным взглядом Атсуши-доно. Его синюшное лицо превратилось в ужасную маску театра кабуки*, символизирующую демона Джанкуя.* Слуга инстинктивно выставил перед собой катану. Его сердце сжала невыносимая тоска: оружие призванное защищать господина теперь направленно против него.

-Глупец, - загрохотал голос мертвеца. – От кого ты хочешь обороняться? Лучше оглянись и посмотри кого ты поставил в своём сердце выше служения мне!

Во рту пересохло от дурного предчувствия, шея одеревенела и напрочь отказывалась поворачивать голову в сторону валявшегося позади трупа. Собрав остатки быстро испаряющейся решимости, вассал всё же выполнил приказ сюзерена. Но стоило его взгляду встретиться с раскрытыми глазами существа, валявшегося в развратной позе на полу, из горла вырвался хриплый рык, а меч обиженно звякнул о доски, выпущенный из вдруг ослабевших рук. Перед ними была сама Ханья.* Она с немым укором хмуро смотрела на застывших представителей сильного пола, затем, лениво потянувшись, поднялась во весь рост и, презрительно скривив рот, прошипела, не скрывая жгучей неприязни: