— Ну, разсказывайте о вашихъ университетскихъ подвигахъ, — говорилъ Зигзаговъ, — сколькихъ профессоровъ освистали? сколько разъ исключали васъ безъ права и съ правомъ? Великолѣпный юноша! Теперь въ васъ еще пока нѣтъ надобности, и вы только упражняете вашу горячность, но скоро, я думаю, потребуются борцы.
— А какъ скоро? — спросилъ Левъ Александровичъ.
— А вотъ какъ разъ тогда, когда вы, Левъ Александровичъ, будете стоять у руля. Вѣдь вы непремѣнно будете держать корабль къ тихой пристани, а мы съ Володей будемъ тащить его въ открытое море. Чортъ возьми, — воодушевившись говорилъ Зигзаговъ, — вся суть именно въ томъ и заключается, что господа наши кормчіе все хотятъ ввести россійскій корабль въ гавань. Вытащить его на берегъ и оставитъ его разсыхаться и солнцѣ. Дѣло спокойное. По крайней мѣрѣ можно улечься спать. А я нахожу, что россійскій корабль рано еще затаскивать въ гавань. Ему еще предстоитъ долгое и бурное плаваніе. Ну, да впрочемъ онъ и не войдетъ туда. Нѣтъ такой гавани, которая могла бы его вмѣстить…
— Вотъ вы какой! — сказала Наталья Валентиновна.
— Да, я такой. Вотъ мы теперь съ Львомъ Александровичемъ мирно сидимъ за столомъ и попиваемъ чай, а пусть-ка онъ надѣнетъ раззолоченный министерскій мундиръ, я сейчасъ же встану къ нему въ оппозицію…
— И ты тоже, Володя? — спросилъ Левъ Александровичъ.
— И я, дядя, это я вамъ обѣщаю — отвѣтилъ Володя.
— Да почему же непремѣнно такъ?
— Почему? спросилъ Зигзаговъ. — А потому, что мундиръ не можетъ спасти Россію никакъ и никогда! и сколько бы онъ ни старался. Потому что мундиръ кѣмъ нибудь жалуется и не даромъ…
— А кто же спасетъ Россію?
— Кто? Пиджакъ, поддевка, сермяга, цилиндръ, котелокъ, смазные сапоги. Спасетъ тотъ, кому ничего не жаловалось…
Но этотъ полемическій по содержанію разговоровъ носилъ чрезвычайно мирный и дружескій характеръ. Самъ Зигзаговъ произносилъ свои слова съ улыбкой, какъ будто это все была шутка, — такая у него была манера.
Корещенскій до сихъ поръ молчалъ. Онъ не умѣлъ спорить, въ его рѣчахъ не было блеска и онъ не обладалъ находчивостью.
Но у него были свои отвѣты на затронутые вопросы и, когда ему представляли слово, онъ умѣлъ говорить съ убѣжденіемъ.
И теперь, когда вдругъ произошло молчаніе, онъ тряхнулъ своей волосатой головой и сказалъ.
— Нѣтъ, господа, не то и не то. Россію спасетъ трудъ — неусыпный, каторжный, тяжкій… Да, да, да… Все въ ней запущено, во всемъ она отстала. Надо бросить на время обольстительныя мечты и красивыя фразы, засѣсть и работать. Засѣсть всѣмъ разомъ — тысячамъ, сотнямъ, милліонамъ, всѣмъ, до чьей головы коснулось просвѣщеніе… Вотъ что я говорю.
Зигзаговъ спросилъ. — Во имя чего работать? Безъ обольстительной мечты онъ часу не можетъ прожить. Безъ нея смерть. — Красивая фраза? — въ ней выражается красивая душа, которой какъ красивой женщинѣ, нужны красивые наряды…
И поднялся споръ, который длился за полночь. Побѣдителемъ остался, конечно, Зигзаговъ. Корещенскій спасовалъ на полдорогѣ и замолчалъ, но блестящій спорщикъ Зигзаговъ одержалъ только внѣшнюю побѣду, а Корещенскаго не убѣдилъ. Онъ остался при своемъ мнѣніи, которое иллюстрировалось его собственной жизнью. Онъ самъ былъ — неусыпный каторжный трудъ.
V
Мѣсто, которое занималъ Левъ Александровичъ Балтовъ въ обществѣ родного города, было совсѣмъ особое. Онъ не проходилъ никакихъ общественныхъ должностей, не имѣлъ ни какого отношенія къ администраціи. Онъ даже какъ то сторонился всякой общественной дѣятельности.
Всякій разъ въ періодъ выборовъ возникалъ вопросъ о его кандидатурѣ въ городскія головы. Его имя какъ-то само собой просилось на языкъ и невольно произносилось громко.
И ему предлагали и было совершенно очевидно, что, если бы онъ поставилъ свое имя, то былъ бы избранъ чуть-ли не единогласно, но онъ всегда отказывался.
Карьера его дѣйствительно была удивительна. Его отецъ былъ бѣдный дворянинъ, уже совершенно обрусѣвшій и вполнѣ, какъ русскій, говорившій по русски. Но дѣдъ пришелъ на югъ съ береговъ балтійскаго моря и былъ настоящій нѣмецъ. Его въ городѣ помнили немногіе, очень старые люди и они утверждали, что даже фамилія его произносилось не совсѣмъ такъ, какъ произносится теперь, что назывался онъ Baltenhof и это слово незамѣтно перешло въ Балтовъ. И отцу Льва Александровича уже досталось въ совершенно обрусѣломъ видѣ.