«На меня, говорит, такие знаменитости, как вы, и смотреть-то не пожелают».
Потер руки:
— Эх, елочки зеленые! Вот-то обрадуется, бедняжка, когда я произнесу свое решающее слово!
И он залился счастливым смехом.
Дни стояли веселые, солнечные.
Солнечными были и мысли Суворова о женитьбе на Зоичке.
И уже близился момент, когда он должен будет сказать свое решающее слово.
В самом деле, Зоичка уж очень страдала. Это видно было по ее безнадежным глазам, обведенным тенями. Безнадежность слышалась и в голосе.
«Почему она не признается? — думал с досадою Суворов и решал: — Девичий стыд не позволяет, определенно».
Вспоминались слова девушки о том, что знаменитости и разговаривать-то с нею не захотят.
Становилось жаль ее и вместе с тем было радостно.
«Не чует, елочки зеленые, что ей небесная манна заготовляется».
И ласково и таинственно говорил:
— Погодите, Зоя Васильевна, не волнуйтесь! Близится момент исполнения вашего главного желания.
Она вспыхивала, глаза загорались:
— А разве вы знаете мое главное желание? — взволнованно произносила.
Суворов отвечал многозначительно:
— Комментарии излишни. Помолчим до наступления долгожданного момента.
И момент наступил.
Приблизили его обстоятельства.
Так было…
Однажды Евся, в присутствии Суворова, объявил Барану, что завтра уезжает в деревню. И Баран, и Суворов удивились.
— С чего ты так, вдруг?
Евся спокойно рассказал, что получил письмо от товарища, который предлагал работать в совхозе.
— А какая работа-то? — спросил Баран.
— Известно, по крестьянству, — ответил Евся.
Суворов увел его в «артистическую» и долго разубеждал:
— Чудак! Имеешь талант и все данные для артиста. Потерпи! Скоро ринемся на Волгу, на Кавказ. Только вот справлю дела серьезного значения.
Под делами серьезного значения он подразумевал женитьбу.
Но Евся был непоколебим.
— А чего мне делать на Кавказе да на Волге? Плясать? Спасибо. И здесь наплясался.
— А в деревне, в совхозе-то в своем, в навозе копаться будешь? — раздражался Суворов.
— Ну и в навозе! По крайности — работа. А пляшут только на гулянках, — насмешливо ответил Евся.
— Ну и копайся в навозе, елочки зеленые! Дураку талант достался!
— Сам ты дурак, — спокойно сказал парень и пошел производить денежные расчеты с Бараном.
В этот вечер Евся не плясал. Ушел, сухо простясь только с Бараном и Суворовым.
Суворову, игравшему по просьбе Зоички «Танго смерти», пьяные голоса, из публики, кричали:
— Вали «Русскую»! Плясуна даешь! Шкета!
А потом Баран, звеня в кармане деньгами и не глядя на Суворова, объявил ему, что так как плясун взял расчет, то гармонисту в ресторане делать нечего.
— А в сольном исполнении не нуждаетесь? — спросил Суворов, едва сдерживая гнев.
— Музыки у нас достаточно, сами видите. Скрипка и все прочее. К чему же еще гармошка?
— Не гармошка, а хроматическая гармония баян, уважаемый Петр Петрович, — внушительно произнес Суворов.
Баран сильнее зазвенел деньгами:
— Можно и пианиной назвать, а все равно та же гармошка и останется. Неинтересный инструмент.
— Если вы хотите знать, то в гармонии сосредоточена музыка всех категорий, — закипел Суворов и добавил задрожавшими губами, — к тому же играет на ней в данном случае профессор-самородок Евгений Суворов, елочки зеленые!
Но бесчувственного Барана не тронули даже такие веские данные.
Он откровенно зевнул и сказал с убийственным равнодушием:
— Суворов или Кутузов — нам все равно. А только гармошка без пляски — одна меланхолия. Пиликает-пиликает, а в чем дело, — неизвестно.
После разговора с Бараном Суворов почувствовал непреодолимое желание сказать Зоичке «решающее слово».
Провожая ее, как всегда, до трамвая, он мучительно думал: «А как сказать ей? Прямо «люблю»? Или назначить свидание, а к тому времени обдумать?»
Остановился на последнем.
— Хотелось бы увидеться с вами, Зоя Васильевна! — начал он, но Зоичка вдруг перебила:
— Я только что об этом думала. Знаете, Евгений Никанорыч, приезжайте ко мне завтра вечером. Я в ресторан не пойду. Хочу отдохнуть. Только захватите и баян. Хорошо? Поиграете, — она грустно улыбнулась.
— «Муки любви»? — пошутил Суворов.
Лицо Зоички стало серьезным:
— Да, «Муки любви».
— Вы раскаетесь, что пришли, — сказала Зоичка, когда Суворов вошел в ее маленькую чистую комнату с одинокой кроватью, с таким же, как у него, розоватым одеялом.