Роман Романыч, снисходительно улыбаясь, выжидал, когда Иуда Кузьмич перестанет дурачиться, и лишь только тот успевал произнести: «Спаса нет» — он, слегка хлопнув в ладоши, говорил:
— Итак, граждане, приступаем. Начнем с легонького. Романсик, что ли?
Песен и романсов, как старых, так и новых, Роман Романыч знал уйму; немало их знал и Иуда Кузьмич.
Роман Романыч любил щегольнуть «оперным репертуаром», как он называл слышанные им в кинематографах и увеселительных садах романсы и песенки, а Иуда Кузьмич отдавал предпочтение таким старинным вещам, как «Забыты нежные лобзания» или «Глядя на луч пурпурного заката», а также исполнял с удовольствием старые русские народные песни.
Гвоздем вечера Роман Романыч считал свои сольные исполнения и приберегал их к концу, а потому сперва охотно пел дуэтом с Иудою Кузьмичом все, что тому нравилось.
Пели много.
В антрактах, не торопясь, промачивали горло водкою или пивом, причем Иуда Кузьмич, многозначительно подмигивая, напевал вполголоса:
Затем, закусывая, Иуда Кузьмич рассказывал удивительно бессмысленные анекдоты и сам искренно хохотал, да, глядя на него, смеялась Таисия, а Роман Романыч улыбался только так, из любезности, Алексей же угрюмо косился на рассказчика.
Иуда Кузьмич пил неумеренно и оттого быстро пьянел, становился ленивым от выпитого вина.
Петь ему уже не хотелось, и тогда он обращался к Роману Романычу:
— Ну-ка, сам Романов Николай, загни оперу, а? Из Собинова, знаешь: «Она в костюме Аргентины и с веером в руках», или что-нибудь вроде Володи, на манер немецкой лошади.
— «Турка», — говорил Алексей, тихонько перебирая струны гитары.
— Правильно. «Турку». Просим! — выкрикивал, хлопая в ладоши, Иуда Моторин.
— Спойте «Турку», Роман Романыч, — просила и Таисия, страшно краснея.
Роман Романыч выходил на середину комнаты и, улыбаясь так, как улыбаются взрослые, исполняя прихоть детей, говорил:
— «Турок» так «Турок». Только вещица-то, понимаете ли нет, легкомысленная, пустячок.
Но боясь, что гости перестанут упрашивать, шутливо обращался к Алексею:
— Маэстро, прошу!
Прищурясь и склонив голову набок, Роман Романыч внимательно прислушивался к звону струн, слегка покачивая головою в такт музыке, затем, тряхнув золотистыми кудрями и лукаво улыбаясь, начинал:
Чистое женственное лицо Романа Романыча казалось совсем юным, нежно и молодо звучал голос:
Роман Романыч, широко раскинув руки, делал порывистый шаг вперед, словно бросаясь в чьи-то объятия.
И трепетал в стеклах окон его серебряный голос:
Этот припев повторялся после каждого куплета, и когда Роман Романыч заканчивал песню, слушатели не выдерживали и подхватывали припев: Иуда Кузьмич несколько сиплым, но приятным баритоном, Алексей неопределенным голосом и фальшивя, а Таисия, приложив ладонь к щеке и покачивая головою, перевирая слова и мотив, визгливо и скорбно тянула во всю силу своей мощной груди:
Роман Романыч исполнял еще несколько вещей, а под конец, опьяненный вином и успехом, с торжественностью, плохо замаскированной шутливостью тона, объявлял:
— Граждане, внимание! Следующим номером нашей программы знаменитый артист первый тенор Пластунов исполнит, понимаете ли нет, коронную роль: «Звени, бубенчик мой, звени…» Из оперы… гм…
Уверенно добавлял:
— «Гугеноты».
— Правильно, — пьяно вопил Иуда Моторин. — Просим!
— Просим! — кричала и Таисия, уже не конфузясь, так как Иуда Кузьмич успевал ее, под шумок, слегка подпоить. — Просим, Роман Романыч!
И шептала Иуде Кузьмичу:
— Ах, «Звени, бубенчик» — моя любимая…
Но тот перебивал ее, тихо давясь смехом:
— Любимая… мозоль.
Песню «Звени, бубенчик мой, звени» Роман Романыч неоднократно слышал в исполнении известного эстрадного артиста и перенял у него манеру петь, мимику и позы.