Комроты подождал, пока переписчик допишет, потом сказал строго:
— Когда этого пресловутого Суркова пошлют у нужниках очки чистить, ему усе будет понятно и не смешно.
Он вобрал в себя воздух и стал подписывать приказ, крупно, криво, с кляксами и с «интервалами».
Вечером того же дня, когда начальник полковой музыкантской команды Любимов получил пять суток ареста, в шестнадцатую звонил по телефону командир полка.
Произошел такой разговор:
— Комроты шестнадцать? Говорит Горбулин. Я отправил к тебе Любимова.
— Он сам пришел. Без конвоира.
— Это все равно.
— Нет, не усе разно. Штрафники как таковые направляются у шестнадцатую роту под конвоем.
— Брось формальности! Где он сейчас?
— На ремонте мостовой.
— Эх! Разве нельзя было использовать его иначе? В канцелярии, например.
— Он тоже просил. Только у канцелярии сейчас мало работы. Товарищ Тимошин один справляется.
— Знаешь, товарищ комроты шестнадцать, Любимов просрочил увольнение, пробыл два лишних дня в Петрограде. Вот и вся его вина.
— Товарищ комполка! Просрочить увольнение усе равно что дезертировать из части.
— Да, но запасной полк — тыловая часть. Не забудь это, товарищ комроты.
— Не забудьте, товарищ комполка, что вы и поступили с Любимовым как с тыловиком — дали усего пять суток.
Комроты слышал, как комполка проворчал: «Черт».
— Алло! Я слушаю, — сказал комроты.
Ответа не было. Подождал с минуту. Повесил трубку, усмехнулся.
— Серчает наш Горбулин.
— Товарищ командир, — нерешительно сказал переписчик. — У нас нашлось бы дело для начальника музыкантской команды.
— А тебе одному не управиться?
— Нет, не в этом дело… А только можно и для него подыскать.
— Не годится, — покрутил головой комроты. — Чем другие штрафники хуже его? Пришлось бы нам с тобой — и мы бы узяли у руки кирку или лопату. Что, не узял бы?
— Конечно, взял бы.
— То-то и есть. Так же и Любимов. А ты чего зубы скалишь? — спросил комроты ухмыляющегося вестового.
— Ничего, — ответил тот, но не выдержал, прыснул в кулак.
— Ничего, а ржет. Что смешного?
— На товарища Тимошина. Лопату, говорит, взял бы.
— И ты возьмешь, если надо будет.
— Я-то возьму, а он что с ней стал бы делать?
И мальчишка опять прыснул.
— Дурень! Что надо, то и делал бы. Вот субботник будет — увидим, кто из вас кого переработает.
— Я его загоняю, — уже не смеясь, уверенно произнес мальчуган.
Вошел комвзвода Панкратов.
— Вернулись? — обратился к нему комроты. — Как работали?
— Хорошо работали.
— Усе хорошо?
— Все.
— И Любимов?
Панкратов улыбнулся.
— Любимов старался. Только ему тяжело. Жирный. А старался. Глядя на него, и лодыри эти — Постоловский и Фролкин — стали нажимать. Все хорошо работали.
— Вот, — сказал комроты, слегка дотрагиваясь до руки переписчика, — комполка да ты говорите: «Дать Любимову дело у канцелярии». А выходит, что когда у него у руках лопата — пользы больше. Лицо командного состава у рядах красноармейцев и показывает пример. Молодец, товарищ Любимов! — горячо сказал комроты, оборачиваясь к Панкратову. — Скажи ему, что я благодарю. И прошу стараться усе пять суток… И… пущай не серчает. С ним поступлено справедливо.
По уходе Панкратова комроты говорил переписчику:
— Ведь у чем суть, товарищ Тимошин? Дай мы Любимову работу у канцелярии — что тогда скажут штрафники? Начальству, мол, везде хорошо, даже у шестнадцатой. Сидит, мол, перышком водит, а мы у земле копаемся.
— Это верно, — согласился Тимошин.
— Вот! Сам понимаешь. А тут усе на одном положении: и комсостав, и красноармейцы. Тому — лопату, этому — кирку, и дело в шляпе. Да и Любимов, спасибо ему, не подкачал. Даром что жирный, а сознательный.
Он засмеялся, довольный своей шуткой.
Он был в веселом настроении. Но продолжалось оно недолго.
Из штаба полка принесли бумагу.
Комполка писал:
«С получением сего немедленно освободить начальника музыкантской команды товарища Любимова».
— Та-ак, — протянул комроты, вертя в руках бумагу.
Глянул потемневшими глазами на штабного вестового, сутулого парня с лукавым лицом, глухо спросил:
— Командир в штабе?
— Никак нет!
— Домой ушел?
— Никак нет! Сейчас в парке видел их, с женой.
— Под душистой веткой сирени или… под белой акацией?
— Никак нет! Сидели у пруда, на зеленой скамеечке.
— Это то же самое… Прошка! — позвал комроты.