Паренек подбежал, застыл, выпятив грудь, вскинув осыпанное веснушками лицо.
— Позови Панкратова!
— Комвзвода три? — угодливо вопросил Прошка.
— Командарма четыре! — бешено крикнул комроты. — Дурень! Сколько у нас Панкратовых?
— Один, — прошептал оторопевший Прошка.
— Одного и позови, — неожиданно спокойно сказал комроты.
Панкратову он молча показал предписание комполка.
Панкратов пожал плечом и вышел.
С Любимовым, пришедшим проститься, заговорил ласково:
— Спасибо, товарищ Любимов, за добросовестную работу.
— Помилуйте! Работал-то всего два часа. Да и работа — пустяки. Трамбовал, — показал Любимов руками, как утрамбовывают, и тихонько засмеялся.
— Дело не у часах, а у качестве, — слегка наставительно сказал комроты.
Проводил Любимова как гостя. Вышел на площадку лестницы, а когда тот с нижней площадки откозырял ему, комроты помахал рукой:
— Усех благ.
Вернувшись в канцелярию, молча просидел за столом добрых четверть часа. Медленно свернул толстую цигарку, прикурил, закашлялся, бросил цигарку в консервную банку, служившую пепельницей, сказал с досадой:
— Испортил Горбуля усю обедню.
Прошка бесшумно вошел в канцелярию, сел на свой табурет и засопел.
Веснушчатое толстощекое лицо его было как распаренное, пухлые малиновые губы выпячены. Казалось — вот-вот заплачет.
— Чего дуешься? — спросил Тимошин.
Сопение усилилось. Наконец Прошка угрюмо пробасил:
— В третьем взводе болтают.
Комроты выдохнул из груди воздух, точно вынырнул, — он расписывался. Отложил перо.
— Что болтают?
— Про меня сперва, — чуть слышно пробурчал мальчуган, — дескать, толстомясый.
— Факт! Еще?
— Ему, мне то есть, в канцелярии благодать, умирать, говорят, не надо.
— Правильно говорят. Зачем умирать? Дальше?
— Про вчерашнего, про начальника… Как его?
— Любимов? Ну?
— Недолго, дескать, мурыжили. Часок поработал — и свободен.
— Ну?
— Ну и все. Смеются.
— Пройдись у штаб, — сказал комроты и сердито добавил: — Тут бумаги срочные, а ты по взводам шляешься, дурацкие речи слушаешь. Смотри, попадешь у два счета у первый взвод.
Прошка хмуро принял бумаги от улыбавшегося Тимошина и неторопливо, вразвалку вышел из канцелярии.
По улицам он обычно ходил распевая или посвистывая. Сегодня же ему было не до песен. Проклятые штрафники испортили настроение! И чего смеялись? Толстомясый! Что ж из этого? Он не виноват, что таким уродился. Люди разные бывают: толстые и тонкие. А каким лучше быть, еще не известно. Вот штрафник Прыгунов, что больше всех дразнится, — тощий, зато как схватится бороться — всегда под низом. А ведь Прыгунову двадцать пять лет, а Прошке — четырнадцать.
Такие мысли бродили в белобрысой, круглой, как шар, Прошкиной голове, не защищенной от лучей майского полуденного солнца.
Прошка свернул в парк. Здесь было прохладно, сильно пахло сиренью и еще чем-то хорошим.
Прошка так глубоко вздохнул, что воздух, как ему показалось, проник даже в живот. Замедлил шаг и, зажмурясь, сильнее втянул в себя воздух. Стало приятно и так радостно, что захотелось смеяться и петь.
Прошка уже затянул было: «Соловей, соловей, пташечка», но, увидя сидевших на скамейке мальчишек, громко о чем-то спорящих, принял деловой вид и пошел быстрее.
При его приближении мальчишки замолчали, а когда он прошел мимо, зашушукались. Затем один из них пропел:
«Чудный месяц — по дорожке. Никак меня разыгрывают? — подумал Прошка. — Я ведь по дорожке иду. Не иначе как про мою это харю, про толстую».
Услышал сзади шаги, тихий смех. Обернулся.
Мальчишки, шедшие за ним скорым шагом, сразу остановились, запели хором:
— Толстый, жирный — поезд пассажирный!
Кровь горячо прилила к Прошкиным щекам.
Он погрозил кулаком:
— Я вам!
Один из мальчуганов, ростом с Прошку, — остальные были поменьше, — выступил вперед, крича с напускным задором:
— Даешь сюда, толсторожий!
А в грудь Прошки стукнула еловая шишка, брошенная кем-то из ребят.
Задирания пятерых мальчишек только рассердили, но не испугали Прошку. Городских мальчишек он не боялся, считая их «воздушными», «тонконогой командой» и «негожими на кулак».
Поэтому, сунув в карман штанов бумаги и тетрадь, заменяющую рассыльную книгу, Прошка двинулся на обидчиков с угрозой:
— А вот я с вас макарон наломаю, тонконогая команда!
Мальчишки бросились бежать.