Кока поднялся. Мигал заплеванными глазами. Пошел к Мельникову.
— Смотри, не утирайсь! Денег не получишь! — предупредил Славушка.
— Я за им погляжу, чтобы не обтирался, — предложил свои услуги Младенец.
Славушка заказал чаю.
Ломтев дал Царь-бабе рублевку, важно сказав:
— Это, хозяюшка, вам за беспокойство.
Царь-баба ласково закивала головою:
— Помилуйте, господин Ломтев, от вас никакого беспокойства. Тверезый вы завсегда и не шумите.
Ломтев обрезал кончик сигары.
— Я это касаемо мальчика. Все-таки, знаете, неудобно. Он шалун такой.
— Ничего. Пущай поиграет. Красавчик он какой у вас. Что боровок прямо.
Царь-баба заколыхалась, поплыла за стойку.
— Ну ты, боровок, доволен? — улыбнулся Ломтев.
Мальчуган подошел к нему и поцеловал в лоб.
Ломтев погладил его по круглой щеке.
— Пей чай и пойдем.
А Мельников в это время уже придумал номер: предложил Коке схлестнуться раз на раз с Младенцем.
— Кто устоит на ногах, тому полтора целковых, а кто свалится — рюмка водки.
— А если оба устоят — пополам? — осведомился Кока.
— Ежели ты устоишь — трешку даже дам! — сказал Мельников.
Младенец чуть не убил Коку. Ладошкою хлестанул, да так — у того кровь из ушей. Минут десять лежал без движения. Думали — покойник.
Очухался потом. Дрожа, выпил рюмку водки и ушел, окровавленный.
Славушка ликовал:
— Отработался, Кока? Здорово!
А по уходе Коки составилось пари: кто съест сотню картошек с маслом.
Взялись Младенец и Щенок.
Оба обжоры, только от разных причин: Младенец от здоровья, а Щенок от вечного недоедания.
Премия была заманчивая: пять рублей.
Перед каждым поставили по чугуну с картошкою.
Младенец уписывает да краснеет, а Щенок еле дышит.
Силы неравные.
Яшка — настоящий бегемот из Зоологического, а Костька-Щенок — щенок и есть.
Яшка все посмеивался:
— Гони, Антон Иваныч, пятитку. Скоро съем все. А ему не выдержать. Кишка тонка.
И все макает в масло. В рот — картошку за картошкою.
Руки красные, толстые — в масле.
И лицо потное, блестящее — масляное тоже. Течет, стекает масло по рукам. Отирает руки о белобрысую толстую голову.
Весь как масло: жирный, здоровый.
Противен он Ваньке, невыносим. И жалко отца.
Отец торопится, ест. А уж видно — тяжело. Глаза растерянные, усталые.
А тот, жирный, масляный, поддразнивает:
— Смотри, сдохнешь. Отвечать придется.
Хохочут зрители. Подтрунивают над Щенком:
— Брось, Костька! Сойди!
А Мельников резко, пьяно, точно с цепи срываясь:
— Щенок! Не подгадь! Десятку плачу! С роздыхом жри, не торопись. Оба сожрете — обем по десятке. Во!..
Выбрасывает кредитки на стол. Костька начинает «с роздыхом». Встает, прохаживается, едва волоча ноги и выставив отяжелевший живот.
— Ладно! Успеем. Над нами не каплет! — кривится в жалкую улыбку лицо.
Бледное, с синевой под глазами. А Младенец ворот расстегнул. Отерся рукавом. И все ест.
— Садись, Костька! Мне скушно одному! — смеется.
А сам все в рот картошку за картошкою. Балагурит:
— Эта пища что воздух. Сколь ни жри — не сыт.
Хлопает рукою по круглому большому животу:
— Га-а! Пустяки барабан!
Противен Ваньке Младенец. Жирный, большой, как животное.
И тут же, вроде его, веселый румяный толстяк — Славушка восторженно хохочет, на месте не стоит, переминается от нетерпения на круглых плотных ногах, опершись розовыми кулаками в широкие бока.
И он тоже противен.
И жалко отца.
Бледный. Вздрагивающей рукою шарит в чугуне, с отвращением смотрит на картошку. Вяло жует, едва двигая челюстями.
— Дрейфишь, а? — спрашивает Младенец насмешливо. — Эх ты, герой с дырой! А еще: «Я, говорит, я». Где ж тебе со мной браться? Я и тебя проглочу и не подавлюсь. Ам! И готово!
Глупо смеется. Блестят масляные щеки, вздрагивает от смеха мясистый загривок.
— Сичас, братцы, Щенок сдохнет. Мы из его колбасу сделаем.
Кругом тихо.
Только Славушка, упершись в широкие бока, задрав румяное толстощекое лицо, звонко смеется, блестя светлыми зубами.
— Яшка-а! Меня колбасой угостишь, а? Ха-ха! Слышь, Яшка? Я колбасу очень уважаю.
Захлебывается от смеха.
И больно, и страшно Ваньке от Славушкиного веселья.
И еще страшнее, что отец так медленно, точно во сне, жует.
Вспоминается умирающая лошадь.
Тычут ей в рот траву.
Слабыми губами берет траву. Так на губах и мнется она. Так и остается около губ трава.
Вспоминает умирающую лошадь Ванька — дрожа подходит к отцу, дергает за рукав.