От этого крика похолодело в груди.
Уперся Ванька. Брызнули слезы.
— Братцы! Товарищи!..
Умоляюще крикнул.
От слез не видал ничего.
И вспомнилось, как освобождали его в революцию, из тюрьмы. Оттого ли вспомнилось, что вели так же под руки, оттого ли, что крик такой же был несмолкаемый. Или оттого, что всего второй раз в жизни людям, многим, толпе, тысячам, понадобился он, Ванька-Глазастый.
Схватили за ноги, отдирали ноги от земли.
— Православные! — крикнул Ванька, и почудилось ему: не он кричит, а Славушка.
А потом перестали сжимать руки — разжались. Воздух захватил грудь, засвистел в ушах.
Падая, больно ушибся о скользкое, затрещавшее и не понял сразу, что упал в реку.
Только когда, проломив слабый весенний лед, погрузился в холодную воду, сжавшую, как тисками, бока и грудь, тогда взвыл самому себе не понятным воем.
Хватался за острые, обламывающиеся со стеклянным звоном края льдин, бил ноющими от холода ногами по воде.
А по обеим каменным стенам-берегам толпились, облепив перила, люди.
И лиц — не разобрать. И не понять — где мужчины, где женщины.
Черная лента — петля, а не люди.
Черная лента — змея, охватившая Ваньку в холодное беспощадное кольцо.
Рев с берега возрастал, гудело дикое, радостное:
— Го-го-го!.. О-о-о!..
— А-а-а! Го-го-го-о-о!
И нависало что-то на ноги, тянуло вниз, в режущий холод.
С трудом, едва двигая цепенеющими ногами, барахтался в полынье Ванька.
И в короткое это мгновение вспомнилось, как шутя топили его в Таракановке мальчишки.
В детстве, давно. Не умел еще плавать. Визжал, барахтался, захлебывался. А на берегу выли от восторга ребятишки.
А когда вытащили, сидел когда на берегу, в пыльных лопухах, — радостно было, что спасли, что под ногами твердая, не страшная земля.
И сейчас мучительно захотелось земли, твердости.
Собрав последние силы, вынырнул, схватился за льдину, поплыл вместе с нею.
А вверху, с берега опять детский веселый голос:
— Эй! Вора топют!
Впереди, близко, деревянные сваи высокого пешеходного моста.
Отпихнулся от налезавшей с легким шорохом на грудь льдины, поплыл к сваям.
А с моста, на сваю, спускался человек.
— Товарищ, спаси-и-и! — крикнул Ванька.
И непомерная радость захватила грудь.
— Милый, спаси-и!
Заплакал от радости.
А человек, казалось, ждал, когда Ванька подплывет ближе.
Вот — протянул руку.
Крик замер на губах Ваньки. Только слезы еще текли.
В руке у человека — наган.
Треснуло что-то. Прожужжало у самого уха. Шлепнулось сзади, как камушек, булькнула вода.
Снова треснуло. Зажужжало. Шлепнуло. Булькнуло.
И еще: треск, жужжание.
‹1924›
ОШИБКА
Только накануне страшного того дня горячо поссорился Николай Акимович с женою.
Никогда за шесть лет совместной жизни не было такой дикой ссоры.
С кулаками — к испуганной женщине. Зубы стучали, дрожало что-то за ушами.
А жена — в слезах:
— Сумасшедший, я боюсь тебя! Жить с тобой не буду!
Хватала, отбрасывала и снова схватывала одежду, с треском зашнуровывала ботинки.
Потом, заплаканная, наскоро напудренная, хлопая дверьми, задевая за мебель, — ушла.
К сестре. Жаловаться. Поплакать. Успокоиться.
И вот, на другой день, Николай Акимович, придя домой, нашел жену в спальне, на полу, зарезанной.
Когда давал показания в милиции о случившемся — понял по вопросам дежурного помощника начальника раймилиции, что близко-близко что-то опасное, точно пропасть, обрыв.
Потом шли: он, помощник, милиционеры.
Молча. Поспешно. Всю занимая панель.
В квартире толкались, совались в углы. Шкафы открывали, комоды.
Цедил, про себя точно, помощник:
— Браслет, говорите? И кольцо?.. И только?.. Немного… Не успели, вероятно… Или…
Быстрый, щупающий взгляд.
И от этого взгляда — опять: пропасть — вот!
После второго допроса следователь хмуро, не глядя:
— Я должен заключить вас под стражу.
— Почему? — тихо, затвердевшими губами.
— Показания сестры вашей жены не в вашу пользу. Накануне убийства вы ведь грозились убить жену. Поссорились когда, помните?
— Поссорился — да… Но убить?.. Что вы!
— Во всяком случае, впредь до выяснения.
Вошедшему охраннику коротко:
— Конвоира.
В шумной камере угрозыска почувствовал себя спокойнее — будто ничего не произошло.
Длинноносый какой-то, с живыми карими глазами, подошел: