— Как бы не так! Мальчики, отдуйте его хорошенько! Ага! Ловко! Вы его по носу! У него нос слабый! Ага!..
— Тонька, сволочь! — свирепел, уже теряющий силы и терпение, мальчуган. — Тонька! Все равно же не убьют! Говорят: выпусти!.. Гек…
Но его сшибли с ног. Образовалась куча тел на камнях. Задыхающиеся крики:
— Отдай стошки!
И перехваченный голос:
— Вот вам… х..!
Из всех почти окон смотрели, но никто не заступался.
Тети Сони не было дома. А Тонька хохотала, пела:
— Попало, попало!.. Ловко попало! Мальчики, вы его по носу!
Но уже из носа Тольки и так текла кровь.
Кому-то из жильцов надоело наблюдать дикую сцену.
— Перестаньте, ребята! Я за дворником пошлю!
И дворник уже шел.
Побоище прекратилось.
Толька, окровавленный и прихрамывающий, сел на ступеньку подъезда. Сестра не пустит — до прихода тетки.
Сестра дразнилась из окна.
— Попало? Здорово?
Толька грозился:
— Ладно! Получишь!
Вечером из окон капитанской квартиры раздавались вопли Тоньки, лай Гектора и голос тети Сони:
— Разбойник, ты убьешь ее!.. Разбойник! О, боже мой!
Но через несколько минут брат с сестрой, оба красные и потные, лежали на окнах. Он на одном, она на другом. И передразнивались.
— Здорово я тебя, Тонька, а? Волоса-то целы? Много осталось?
— А у тебя ухо держится?
— Ухо-то на месте, а вот волос у тебя только на две драки осталось.
— А здорово я тебя укусила? Забыл?
— Ишь, хвастает! Кусаться-то всякий умеет! А вот на кулак ты не годишься!
— Дурак! Ведь я не мальчишка.
— А не мальчишка, так и помалкивай в тряпочку. Все равно же я тебе всегда накепаю.
— Накепаю! Посадский! Посадский! Вот-с!
Тонька высовывала язык. Соскакивала с окна.
Соскакивал и Толька.
Опять вопли, визг, лай басистый Гектора. И пронзительный голос тети Сони:
— О, боже мой! Дети!.. Разбойники!
Звон посуды.
На другой день Толька появился во дворе с завязанной головой.
На вопросы мальчишек отвечал спокойно:
— Сестренка тарелкою.
— Вот те и раз! — смеялись мальчишки.
— Ну зато и я выспался на ней здорово!
Толька действительно дрался с сестрою дико, бессердечно, как с мальчишкою, равным себе: бил кулаком и метил всегда или в ухо, или в нос, в глаз, а если надоедало канителиться — хватал за волосы, валил, прижимал коленом грудь. И торжествующе кричал:
— Смерти или живота!
И в фигуре его не по летам крупной и крепкой, в торжестве дикого крика, и в диких глазах, и в самом гладиаторском попирании жертвы чувствовалось нечто нерусское, древнее, варварское.
Недаром кличка Варвар укрепилась за ним быстро. Правда, называли его так только взрослые.
Но случалось, брат и сестра Одышевы вели себя мирно.
И все их тогда хвалили.
Мальчики играли с Толькою, заискивая перед ним, хвалили его за силу. Девочки наперебой болтали с Тонькою, обнимались с нею и чмокались, и от ее сильных объятий не плакали, а визжали радостно-испуганно.
Толька не дразнил татар и торговцев, ребятишек не бил, а играл с ними милостиво и даже угощал сахаром, запасы которого всегда были в его карманах. Рассказывал интересные истории, слышанные им от отца, капитана, везде побывавшего, объездившего весь свет раз десять. И не бил гимназиста Леньку Шикалова, когда тот прерывал его рассказы эпизодами из жюль-верновского «Вокруг света в восемьдесят дней».
Лишь когда Ленька особенно надоедал, Толька обрывал его спокойно:
— Твой Жюль Верн в восемьдесят дней свет объехал, а мой отец в сорок дней. А один раз даже в тридцать пять!
Рассказывал Толька неплохо. Загорался. В такие благодатные дни тетя Соня накупала любимцам своим сласти, одевала в новые костюмы.
Толька появлялся во дворе в новом матросском костюме, в панталонах подлиннее и просторнее вечных своих смешных коротких, тесных штанишек. Огромная шляпа заменялась фуражкою «Жерве».
Из-под козырька прихотливо выбивался белобрысый хохолок.
И дикие, когда озорничал, глаза в те тихие дни делались обыкновенными, светлыми, ребячьими.
Смелые, но не глупые.
Тонька, или Тоня, как ее в такие дни называли, в коричневом гимназическом платьице, веселая, но не озорная, играла с девочками в «школы-мячики», в «котлы».
Но потом вдруг, утром как-нибудь, раздавался лай Гектора, визг тети Сони:
— Толя! Ты с ума сошел! Толя!
А Толька сидел на окне, болтая не обутыми еще длинными ногами.
Смотрел с трехэтажной высоты вниз.
А сзади надорванный голос тетки: