— Дурак! Всегда гадости говорит.
— А чего ты хвастаешься? Выходи на левую! Что? Слабо вашей фамилии?
— Вашей фамилии? — передразнивала сестра. — А у тебя другая фамилия, что ли?
— Конечно, другая! Ведь мы не родные.
— Сказал! А какие же? Двоюродные?
У Тольки рождалась тема для нового озорства. Он делал угрюмое и таинственное лицо и говорил, точно нехотя:
— Ладно! После…
— Чего после? Ты на что намекаешь? — пытливо смотрела Тонька в насупленное лицо брата. — Ты говори!
Толька молчал угрюмо и загадочно. Напряженно посапывал. Вздыхал.
Тонька садилась рядом:
— Ну Толечка, Анатолий, скажи! Я вижу, что-то есть такое. Ты стал такой скучный, некрасивый…
— Отстань! — устало отмахивался брат. — Не могу я говорить… Отец узнает — убьет!
— Как убьет? За что?
Всякое терпение оставляло девочку.
Молила, встав на колени:
— Ну милый! Ну я прошу! Видишь, я на коленях! Вот, ручку поцелую! Ну скажи! Еще вот поцелую ручку!
— Проболтаешься, — отвечал, не отдергивая руки Толька. — Хоть ноги целуй — не скажу! Этого никто-никто не должен знать!
— Ей-богу, не проболтаюсь! Истинный бог! Хочешь, икону поцелую?
Толька думал угрюмо и мучительно.
— Поклянись гробом м о е й матери! — говорил торжественно, коварно подчеркивая слово м о е й.
Сестра что-то соображала.
— Постой! Ты сказал… м о е й. Значит, т в о е й? А… моя?..
У нее делалось испуганное лицо.
— Толька, что ты сказал?
Толька же отходил решительно к окну.
— Толька! — мучительно звенело сзади. — Толя!
— Тоня, милая! — оборачивался мальчуган. — Ты же сама знаешь! И себя, и меня мучаешь…
— Что я знаю? Я не знаю, я боюсь, — задыхалась девочка. — Скажи яснее.
— Не могу я… Ты… ты… Нет, не могу!
Толька вспоминал, как открывают роковые тайны в театрах. Входил в роль.
— Милая, сеет… милая, дорогая девочка! (Подчеркивал: девочка) Я… Нет, я не должен… этого… говорить!
— А, я знаю, — соображала вдруг Тонька. — Это — ужасно! Я… я… не сестра?.. Да?..
Толька вздрагивал, как бы от страха, протягивал руку (вспомнил — в балаганах так видел) и усиленно задыхался:
— О… дорогая!.. О… не бойся!.. Так богу угодно… Что я?.. О, ужас!..
Отбегал, как настоящий балаганный трагик, на цыпочках, картинно протягивал руку, как будто защищаясь от страшного видения, и зловещим шепотом произносил:
— Ты — подкинутый младенец!.. Крещена… имя — Параскева!
Последнее приводил из вчерашней газеты. Сестра дико взвизгивала, тяжело плюхалась в кресло.
Толька, увлеченный ролью, схватывался в неподдельном отчаянии за виски и, закидывая голову, шатался, как раненый:
— О, что я наделал! Безумец!
Тонька визжала ушибленным поросенком.
В дверь барабанила тетя Соня.
— Мучители!.. Опять? Вам мало?.. Что вы делаете там?.. Что ты с ней сделал, несчастный ребенок?
А несчастный ребенок, продолжая интересную роль, шипел на ухо сестре:
— Ты слышишь? Ни слова о страшной тайне!.. Иначе — погибнем! О, ты знаешь меня?
Скрежетал зубами:
— О, я тогда убью и тебя, и себя!..
В двери — беспрерывный стук.
Заливался Гектор.
Взвизгивала кликушей тетя Соня:
— Отворите же, изверги! Я умру! Вы меня в гроб вгоните!..
За несколько дней до приезда отца, Толька подводил итог всем своим озорствам.
Выписывал на бумаге. Некоторые с пометкою числа и месяца.
— Что я скажу вашему отцу, когда он приедет? — заламывала руки тетя Соня.
— Я все скажу сам. Вот!
Толька показывал листок.
Тетя Соня читала и пугалась.
— Боже! Ведь он убьет тебя!.. Несчастный!
— Не беспокойтесь, шкура у меня крепкая! Вот эта барышня завертит хвостом: «Я — ничего, это все Толька». Знаю я ваше дело!
Когда приехал капитан, все в доме радовались.
Толька два дня не выходил. На третий появился во дворе.
Ходил он, странно расставляя ноги. И плечи свои широкие держал приподнято. И как-то неестественно выпячивал грудь, точно за воротник, на спину, ему наливали воду.
На лестнице по секрету рассказывал Вене и еще некоторым, которые побольше:
— Выдрал знатно! По-капитански! Я ему списочек всех дел представил. Святая икона. И сестренку не показал. Вот истинный господь! А скажи я хоть слово, он бы ее устосал! Больно бьет, дьявол!
— Это отец-то дьявол? — укоризненно качал головою швейцаров Антошка.
— Ну так что? К нему не пристанет, хоть антихристом назови… Да-с! Представил ему списочек. А он сигару закурил. Долго читал. Потом: «Все, говорит, здесь?» — «Еще, говорю, тарелку разбил». — «Как разбил?» А ведь тарелку-то Тонька об мою башку разбила. «Так, говорю, разбил. Из рогатки расстрелял». Ну, он говорит: «Принеси Гекторову плетку». Собачью, значит. Принес я. Ну, он и начал. Эх, мать честная!