— Как — денег? Где? — не понял Никитка, сбитый с толку серьезным тоном рыжего.
— Вот чудак, не знаешь! — удивился тот. — Где? А? А в Зоологическом. Ей-богу, тебя можно за деньги показывать! Специально из-за тебя публика пойдет. Э-эх! Браток! Верное дело упущаешь. Играет тут в солдаты, зря ноги ломает. Раз-два! Раз! Два! Ну и чудак, брат, ты! Или денег у тебя своих много?
— Никитка! Дай ему в морду, чего он насмехается, рыжий черт! — крикнул Толька.
— У морды, брат, хозяин есть! — ответил рыжий.
Но Никитка подошел к нему и, засопев, подтолкнул плечом:
— Ну, рыжий бес, валяй! Чего вяжешься? Ну, зачинай, что ли!
— Погодь! — отпихнул его рыжий слегка. — Знаешь, что такое карточка, закусочная и сопатка?
— Чего дурачишься? — полез Никитка уже прямо грудью. — Кака тебе карточка да закусочна?
— Тпр!.. Не при, битюг дурдинский! Задавишь! — отпихнулся опять рыжий. — А карточка, брат, — это харя, а закусочная — рот, а сопатка — нос. А ежели ты этой науки не знаешь, то драться и не берись, не умеешь! А вот бороться давай, тебе это самому приятнее.
Никитка, действительно более уверенный на успех в борьбе, согласился.
— Давай! Думаешь, слабо? Давай, ну?
Рыжий указал на середину двора:
— Сюда выходи, во!
Ребятишки заволновались:
— Ишь, дурак, бороться!
— Зря взялся!
— Никитка его сейчас сломает!
А борцы схватились крест-накрест.
Рыжий, почти на голову ниже Никитки и значительно тоньше его, широко расставив ноги, тонкие и немного кривые, уперся ими крепко, как железными прутьями.
Никитка отчаянно заламывал противника, напирал крутой грудью в лицо.
— Сейчас задавит, — шептались ребята.
А рыжий кричал:
— Ого, грудища-то! Что подушка! Ну и черт! Отъелся здорово!
Хлопал по толстой Никиткиной спине:
— Во, запасец-то!
Никитка, красный как кровь, сопел на весь двор.
Расцепились.
— Здоров! — мотал головой рыжий. — Мужика, ежели который плохонький, задавит с ручательством: одно мясо да жир. Ишь, черт, что свекла стал! Даже ноги красные. Кровищи в нем, надо быть, целая бочка!
Ребятишки стояли молча, еще не могли решить, на чьей стороне будет верх, и потому держались осторожно.
А пыхтящий Никитка говорил, уже горячась:
— Ладно, брат! Чичас я те покажу, почем сотня гребешки!
— Что купец из бани в чистый понедельник, уф, уф! — поддразнивал рыжий. — Ну, давай! Паровоз! Отдохнули! Хватит!
Схватились снова. Затоптались.
— Держись за воздух! — вдруг крикнул рыжий пронзительно.
Ребята ахнули.
Рыжий, приподняв тяжелого противника, мотнул повисшими его ногами в сторону и шмякнул наземь.
— Го-го-го!..
Бесенятами закружились ребятишки.
— Ай да рыжий!
— Молодец!
— Никитка! Не стыдно? Не стыдно?
— У-у-у-у!..
Никитка медленно поднимался.
— Не ушиб, брат, а? — участливо спрашивал рыжий. — Здесь у вас плохо — камень. Вот у нас за Нарвской…
Он не договорил.
Толька сделал два длинных шага и, взмахнув рукой, ударил рыжего сзади по уху.
Тот кувырнулся через поднимавшегося с земли Никитку, но мгновенно вскочил сразу на обе ноги.
— Здорово стегнул! Только сзади, не дело!
Сообразил — кто.
— А, капитан! Ну, брат, это не по-капитански!
А Толька молча ждал, слегка сощурив глаза. Рыжий кинулся на него. Отскочил.
Толька бил крепко, но удары рыжего были необычайны.
Казалось, в удар кулака входила сила и стремительность всего его юркого тела. Точно выстрел — каждый удар.
Толька стал отступать.
Но рыжий не отставал. Удары его делались все стремительнее и жесточе. Даже не заметно было взмахов.
Восторг ребятишек был безграничен.
— Рыжий, рыжий! А-а-а!
— Так! Так!
— Что черт вертится!
— А-а-а!
Толька упал. Вскочил, но снова упал. Из носа и разодранной губы — кровь.
— Толька, сдавайсь!
— Толька, попало!
Кричали мальчишки.
Рыжий стоял, выжидая.
— Ну? Еще? — спросил, прерывисто дыша.
— До-вольно! — ответил Толька, сплевывая кровь.
И, отойдя на несколько шагов, вдруг громко-громко заплакал и побежал.
Веня почувствовал: волною прилило что-то к груди.
Ноги не стояли на месте.
Вприпрыжку, через двор, быстро вбежал на лестницу:
— Ма-ма! Папа! Ма-а-ма! — захлебываясь, кричал.
Кинулся к испуганной матери:
— Мамочка! Мама! Сейчас! Сейчас! Тольку побили! Мама! Слышишь? Толька сейчас плакал! Толька плакал!