Сперва Аквилонов думал, что она принимает его или за крупного коммуниста, или же, наоборот, за контрреволюционера, а может быть, за сектанта, но из дальнейших бесед с нею выяснилось следующее: во всем мире существуют всего два н а с т о я щ и х человека — это она и, главное, он, Аквилонов; остальное же человечество делилось на категории хищных зверей, тупых животных и третья категория — что-то вроде инфузорий.
Далее, н а с т о я щ и й человек Аквилонов и его спутник на великом и трудном пути, Зоя Андреевна Панова, по мужу Бекерская, должны совершить чудесное превращение людей всех трех категорий в настоящих людей.
— Надо только уметь сказать миру великую правду, — говорила Зоя Андреевна, торопясь и захлебываясь. — А ты, Аквилонов (она всегда называла его по фамилии и на «ты»), умеешь сказать. Ты скажешь! Сказать, что люди убили в себе человека, потеряли душу. Они поймут. Правда, если она настоящая, а не выдуманная, обязательно дойдет до сердца. Во всем человечестве произойдет революция духа.
Аквилонов не разбивал ее иллюзий.
— Слово больше, чем дело, — говорил он убежденно, — слово рождает дело.
Она восторженно захлебывалась:
— Именно. И ты скажешь слово. Твое слово совершит чудеса. Ты — гигант… Ты…
Она, по обыкновению, запуталась и сказала некрасивую и смешную фразу, но осталась довольна ею:
— Ты всемирный светильник, а я — масло.
«Экое ты всемирное масло!» — насмешливо подумал Аквилонов и сказал:
— Первую умную женщину встречаю.
И поцеловал ей руку.
Она ответила отрывистым поцелуем. Всегда целовала его в родимое пятнышко на левой щеке.
Она ему скоро надоела.
Тогда написал ей такое письмо:
«Мне жаль тебя. Ты очень несчастна. Несчастие твое в том, что ты менее умна, чем начитанна.
В твоей бедной головке перемешалось все: древние мудрецы, потом разные Ницше, Шопенгауэры, Ибсены, Метерлинки, почему-то даже оба Дюма. Получился невозможный винегрет, каким ты и хотела кормить все человечество.
Мой совет: забудь всякие мировые вопросы, выкинь из головы этих Дюма и К°.
А главное — будь женщиной.
Женское в тебе есть.
Правда, лицом ты некрасива, но фигурою — недурна: хорошая грудь, превосходная линия бедер. Муж у тебя неплохой. А если хочешь, приходи ко мне. Буду ждать, но только как женщину, а если «с идеями» — прогоню».
Когда пришла — спросил:
— Согласна?
Вместо ответа вынула из муфты маленькую баночку.
Схватил ее за руку.
Она слабо вырывала руку, говорила тихо сквозь крепко сжатые зубы:
— Пусти! Нет, пусти! Все равно… Глаза у нее были потерянные.
Разжал ее руку. Баночку внимательно рассмотрел: на баночке ярлык с А д а м о в о й головой. Спрятал баночку в ящик письменного стола.
— Этот яд действует моментально, — сказал спокойно. — Глупо, милая.
Она плакала, закрыв лицо муфтою. Когда перестала плакать, снова спросил:
— Согласна?
Она вдруг быстро зашептала:
— Все равно убью себя. Не здесь, не у тебя. Собакой у порога твоего не издохну, не бойся!
Лицо у нее было в розовых пятнах, распухшее от слез.
Ему стало противно.
— Уйди, пожалуйста! — сказал он, не скрывая отвращения.
Быстро подошел к двери, распахнул. Губы вздрагивали.
— Иди скорей!
Она тихо пошла к двери, не спуская с него испуганных глаз. В дверях остановилась:
— Завтра… увидишь… в газете…
Зарыдала.
— Я газет не читаю, — сказал уже спокойно Аквилонов.
Произошло внезапно, как всегда. Началось с простого разговора. Говорили о бывшем служащем того же треста, где служил и Аквилонов, о некоем Елистратове, растратившем где-то в Харькове деньги.
Заведывающий трестом Крутиков спорил с помощником Давидовским:
— Нет, Осип Игнатьевич, — мотал головой добродушный и фамильярный Крутиков, — вы, милый, ничего не понимаете! Какая там эпидемия? Распущенность и нахальство!
— Именно эпидемия, — уныло гудел густоусый Давидовский, — проследите по газетам — каждый день растраты.
— Но это ничего не доказывает. Помилуйте, если я не принадлежащие мне суммы тащу в кабак или…
Крутиков оглянулся на машинисток и продолжал, понизив голос:
— …или к барышням, тогда я, значит, и любое преступление могу совершить. Увижу в Гостином бриллианты — и бац по витрине камнем. Это, по-вашему, эпидемия?
Обратился к внимательно слушающему Аквилонову:
— Вот, Алексей Исаевич, как вы считаете: могут ли преступления носить эпидемический характер?
— Нет! — ответил Аквилонов. — Эпидемия — явление временное, преступления — постоянное.