Канвеер

Петраускас не находит себе места, сидит на кровати, поджав ноги и напрочь отказывается выходить на улицу».

7.07.2002 г.:

«Решаюсь провести зачистку своего владения. Я сделал вывод: ужи — глупые создания и реагирую лишь на вибрацию, и приближение тепловой опасности, так как видят только открытые участки человеческого тела. Я пошёл на некоторые ухищрения, экипировав себя в чёрную одежду и нацепив на лицо найденную в доме шляпу пчеловода. Орудием убиения мне послужила палка с двойным концом, чтобы прижимать ползучих к земле и берёзовый колышек для окончательного истребления нежити.

Первый десяток мне дался легко. Я поджидал, пока уж выползет целиком и наносил меткие, смертельные удары.

Убил около пятнадцати у сарая и ещё пятерых настиг на крыльце. Некоторым из них удалось скрыться. Одного я прижал палкой, когда тот высунул свою головку из щели фундамента дома, попытался вытянуть, но уж, по-видимому, обвился внутри за камень и я разорвал его, вытащив лишь одну треть его тельца.

Избавлялся от размозжённых останков методом сжигания за нашим туалетом.

Петраускас не хочет со мной разговаривать. Ворчит и читает свою беллетристику. Мне даже пришлось сходить к речке и умыться. Видите ли, он не желает ложиться рядом с человеком, от которого за метр смердит ужатиной.

Такой он у меня впечатлительный».

8.07.2002 г.:

«А знаете, мне даже нравится истреблять их. Получаю удовольствие от того, что на одну ползучую тварь становится меньше. Я не щажу ни больших, ни малых пресмыкающихся. Сегодня достиг рекордной отметки — ровно пятьдесят штук.

К вечеру с Петраускасом выбрались на озеро, что находится в двух километрах от хутора. Сели в машину, поплавали в болотной воде цвета пепси-колы и мой дорогой друг немного успокоился. Чуть позже в лесу на мягком и тёплом мху, мы впервые за эти четыре дня занялись быстрым и непринуждённым сексом.

Вечером я сделал нам домашнюю пиццу; выпили бутылку добротного Шардоне и, выкурив по косячку гашиша, улеглись спать.

Стал подумывать о проведении ритуалов».

* * *

Я адкінуў дзённік на падлогу. Мне стала агідна ад таго, што я пачаў чытаць гэтыя запісы, не могучы змірыцца з тым, што на маім хутары калісьці пражывалі педэрасты, нібы абражаючы тутэйшыя мясціны сваёй прысутнасцю. Тады я яшчэ нічога не ведаў пра гамафобію, аднак дакладна разумеў, што аднаполыя сувязі былі самай ніжэйшай чалавечай распустай і наогул поўным вар’яцтвам.

Я вырашыў спаліць дзённік у пячы і калі грэў на летняй кухні бульбу, занёс і паклаў яго да астатніх газет для падпалкі. Не ведаю, чаму я адразу не ўкінуў яго ў вогнішча? Мажліва, не хацеў падаграваць сваю вячэру распуснымі нататкамі. Мажліва, з-за таго, што, не крывячы душой, мяне ўсё ж заінтрыгавалі два словы, напісаныя ў тым сшытку: гашыш і рытуал. Калі гашышу я мог даць пэўнае азначэнне, як якойсьці курыльная сумесі, якая выклікала галюцынацыі, з рытуалам жа было цяжэй. Што гэта быў за рытуал? Навошта яму было праводзіць яго на маім хутары? З якой мэтай?

Так дзённік на цэлы тыдзень і застаўся ляжаць на двары без увагі.

Я зноў узяўся за свае гульні, бессэнсоўна праводзячы летнія дзянькі.

Аднойчы вечарам я адчуў нязведаны дагэтуль імпульс, які зыходзіў з вуліцы. У маёй памяці рэзка ўсплыў агульны сшытак, як быццам менавіта ў той момант мне неабходна было аднавіць яго чытанне. Я доўга супрацівіўся гэтаму дзіўнаму жаданню. Урэшце, спакуса пераўзышла ўсе мае намаганні. Я вырашыў прачытаць яшчэ трохі і калі ў апісанні зноў пачнецца чарговая непрыстойнасць — не задумваючыся, абавязкова спаліць яго.

Ноччу выйшаў на двор і прынёс дзённік у хату. Ён паспеў папсавацца аб вільгаці і на некаторых старонках немагчыма было прачытаць і слова. Я прагартаў наперад.

* * *

15.07.2002 г.:

«Вечером провели ритуал воли. Я приготовил небольшую трапезу, и открыл бутылку вина. Облачился в свой домашний халат с капюшоном. Петрувскас остался нагой. Мы стали напротив друг друга и обменялись девятью ударами по корпусу. Я старался бить в грудь Петраускаса не сильно, он же бил не жалея, так что грудь моя покраснела и, вероятно, завтра на ней появятся синяки. Я не обращал на это внимания. Ритуал для меня был превыше. Потом я произнёс: «Твори свою волю: таков да будет весь Закон». Петраускас спросил: «Какова твоя Воля?» Я ответил: «Моя Воля — есть и пить». Петраускас спросил: «С какой целью?» Я ответил: «Чтобы укрепить мое тело». Петравскас повторил: «С какой целью?» Я ответил: «Чтобы выполнить Великую Работу». В итоге Петраускас сказал: «Любовь есть закон, любовь в согласии с волей». Мы обменялись по одному удару в корпус и преступили к ужину».

16.07.2002 г.:

«Я чувствую приближение чего-то грандиозного. Однако Петраускас не верит мне и давно хочет уехать обратно в Вильнюс. Я вижу, как он делает мне одолжение, вижу его легкомыслие и обречённость. Но ведь он не уедет! Он не посмеет бросить меня одного!

Ровно в двенадцать ночи я снова облачился в халат. Наполнил ритуальную чашу вином, купленную мной на распродаже в Каунасе. Стал по центру комнаты, поднял над собой чашу и прошёл с ней к окну комнаты, провозглашая пеан A ka dua, сделал круг и вернулся обратно на место, встал на колено и проговорил: Исида, Апофис, Осирис. Опустил чашу на пол. Взял чёрный мелок и стал чертить вокруг неё гексограмму. Потом разместил знаки пяти египетских божеств в каждом из пяти углов гексограммы и провозгласил:

Я славлю мощь дыхания Твоего,

Великий и ужасный Бог,

Заставивший богов и смерть

Перед Собою трепетать,

Тебя я стану восславлять!

По телу пробежал озноб и я, преисполненный магическим величием, удалился спать один в соседнюю комнату.

Петраускас перестал со мной разговаривать».