Он встал с кровати и, по указанию бледной женщины с усталыми глазами, протопал к шкафу, в котором висела и лежала мужская одежда: с полудюжины серых рубашек и штанов, несколько пар ботинок, ремень и единственная кепка. Не найдя взглядом своего костюма, Иван Андреевич протянул руку, чтобы раздвинуть занимающие угол шкафа брюки… и с недоумением уставился на свои пальцы. На свои молодые пальцы!
— Что за ерунда?
Секунду он стоял в замешательстве, а после кинулся к зеркалу. Запнувшись за вешалку, уронил ее сначала на себя, затем, с громким шумом, на пол, услышал с кухни недовольный возглас женщины в фартуке… и увидел наконец свое отражение. Точнее, не свое отражение!
Из зеркала на Крюкова смотрел некий юноша лет восемнадцати-двадцати, с яркими голубыми глазами и светлыми взъерошенными волосами, которые слегка завивались на концах.
Профессор, как зачарованный, провел ладонью по лицу, волосам, а затем, чувствуя под пальцами крепкие мышцы, осторожно ощупал свое молодое тело. Юноша в зеркале повторил каждое его движение.
— Бессмыслица какая-то, — прошептал Крюков, все еще не веря своим глазам. — Как такое может быть?
Но впасть в размышлизмы профессору не дали: в комнату ворвалась бледная женщина с усталыми глазами.
— Ванюша Андрюшевич, — шикнула она, — имейте совесть! Через десять минут на работу выходить, а вы еще не откушали!
— Что? — уставился на нее Иван Андреевич, который пропустил мимо ушей добрую половину слов.
— Жрать, говорю, иди. Одевайся и приходи!
— А во что мне… одеваться? Где мой костюм?
Женщина вздохнула. Повторила:
— Вся одежда в шкафу, кроме штанов. Штаны надень отцовские, твои еще мокрые. — И скрылась в дверном проеме. Оттуда послышалось колючее: — Костюм! Ишь ты, чего выдумал. Может, тебе еще и фрак со смокингом пошить?
Крюков решил не реагировать на последнее замечание и, подумав, что стоять и пялиться на себя в зеркало — не самая лучшая идея для понимания ситуации, последовал совету женщины. Одевшись, вышел из комнаты.
Посередине длинного, но узкого холла, в который попал профессор, стояли почти такой же длинный стол и, вдоль него, деревянная лавка. На которую Иван Андреевич, по молчаливо-раздраженному приглашению женщины в фартуке и уселся.
Пока та суетилась рядом, выставляя на грязно-пеструю скатерть выглядящие малопривлекательными блюда, Крюков огляделся — из холла, освещенного тусклым оконным светом, вели в неизвестность несколько закрытых дверей, из-за которых слышались мужские и женские голоса.
— Как себя чувствуешь? После вчерашнего? — довольно участливо поинтересовалась «кухарка» и, не дожидаясь ответа, добавила: — Когда говорил, что отца не узнаешь… решил подшутить над ним, что ли?
— Да-а, — протянул Иван Андреевич, все еще не до конца понимая, что делать и как себя вести после увиденного в отражении. В его голове, конечно, витала безумная догадка, что происходит, но… она требовала доказательств. Немедленных!
— Ма-ам? — аккуратно позвал он, когда женщина вышла из холла в одну из дверей. Видимо, на кухню.
— Да, Ванюш? — тут же раздалось в ответ.
Значит, все-таки мама, и никакие ролевые игры тут ни при чем.
Первая часть догадки была подтверждена. Оставались еще две.
— Мам, напомни, пожалуйста, а часы в моей комнате… откуда они у нас?
— Опять шутишь? — улыбнулась женщина и выглянула из кухни. Видя, что сын говорит на полном серьезе, ответила: — Так ты же сам за ними ходил. С отцом. К Исмаилу.
— К Исмаилу? — изменился в лице Крюков. — К Кацу?
— А ты знаешь другого Исмаила? К Кацу, конечно, будь он неладен. И отец твой… тот еще бестолочь, пуд сахара тогда за часы отдал. Пуд! Вспомнил?
Вместо ответа Иван Андреевич глубокомысленно поковырялся в тарелке — вторая часть догадки нашла свое подтверждение.
— С расспросами покончено, или ты еще что-то забыл? — протирая несвежим полотенцем чистую тарелку, усмехнулась женщина. — Может, тебе пиявок на спину поставить? Для памяти?
— Мам, а какое сегодня число?
— Ага, все-таки забыл. Девятое.
— Сентября?
— Сентября.
— Воскресенье?
Женщина удивилась:
— Кто ж по воскресеньям-то работает, дурень? Единственный выходной! Понедельник сегодня.