— Какую?! — воскликнул растерявшийся Бокерия.
— К вам… — Она оборвала себя на полуслове, подумав, что Тенгиза, может быть, и не привозили сюда.
— Что — «к вам»? Говорите… Я слушаю…
— На рассвете к вам, — начала Наташа, чеканя каждое слово и глядя доктору прямо в глаза, — с предписанием Головина привезли тяжело раненного партизана.
— Да, да! Верно! — спохватился доктор. — Вот оно, предписание, лежит у меня на столе под стеклом. Так удачно: прямо в операционную, под нож главного хирурга… Он к тому времени закончил срочную операцию и не успел уйти…
— Вы не были на операции?
— Нет. Я дежурю сегодня…
— И вы не знаете, кто этот человек?
Наташе предстояло сказать доктору о Тенгизе. Это сообщение принесет ему радость и горе: радость человека, нашедшего родного брата, и горе — от того, что брат на грани жизни и смерти.
— Кроме предписания Головина, никаких других сведений у меня нет.
— Ведь это… Тенгиз!
Бокерия замер:
— Наташа! Нет… после… Идите к Смирнову. Второй этаж, палата тридцать два… Он там один… — И доктор стремительно выбежал из кабинета.
48
Прошло более двух недель.
Доктор Бокерия так и не решился сообщить родным о Тенгизе, который первые дни после операции находился на грани жизни и смерти. Шакро Отарович был тверд в своем намерении: если брат умрет, ничего не говорить родным, чтобы не вносить нового горя в их жизнь. Он собирался написать обо всем только в том случае, если минует кризис и Тенгиз начнет поправляться.
Несколько запоздавшая, но отлично сделанная операция, лечебные средства, образцовый уход и здоровый молодой организм раненого наконец победили смерть.
Слабый, до неузнаваемости похудевший, молчаливый и страдающий, Тенгиз лежал в одной палате со Смирновым. Доктор не без цели устроил их вместе. Тенгиз пока не мог ни разговаривать, ни читать. Ему запрещали и то и другое, И Смирнов, культурный и общительный человек, скрашивал существование молодого Бокерия.
Говорить — даже немного — полковник ему не позволял, и все же Тенгиз произносил иногда несколько слов в день.
За раскрытыми окнами небольшой светлой палаты зеленели молодые клены, шелестели беспокойной листвой при малейшем дуновении ветерка. Целыми днями назойливо чирикали неугомонные воробьи. А вечерами синее небо беспрестанно чертили черные серпы быстрокрылых стрижей, летавших перед зарей шумливыми стайками. Они носились наперегонки, пронизывая синий простор веселым свистом.
Смирнов с интересом наблюдал, как они, круто разворачиваясь перед окном, рассекали острыми крыльями прозрачный воздух. Резкие рывки и повороты заставляли полковника вспоминать аэродинамические законы и формулы.
Оба они, Смирнов и Тенгиз, с нетерпением ожидали возвращения задержавшейся в Москве Наташи. Она вот-вот должна была приехать. Ее ждали с минуты на минуту.
В один из дней после завтрака полковник читал Тенгизу Пушкина. Многие его стихи и повести были давно читаны и перечитаны. Сейчас Смирнов и Тенгиз увлеклись дневниками Пушкина. Многие светские анекдоты и случаи, записанные им, искренне веселили друзей.
После чтения Смирнов начинал рассуждать о литературе вообще, а потом разговор незаметно, сам собой перескакивал на предстоящее возвращение Наташи.
— Ходит по Москве, — мечтательно говорил Смирнов. — Наверное, в театрах побывала. Люблю я МХАТ! Тарасова, Еланская, Хмелев, Кедров! А Качалов!.. Станицын — прекрасный актер! «Пиквикский клуб» — он и Андровская!.. Приедет Наташа, расскажет нам обо всем.
— А мне, знаете, без Грузии скучно.
— Постой, постой! — спохватился Смирнов. — Хочешь, я тебе земляков твоих покажу?
— Каких земляков?
— Наташа фотографию привезла, когда у твоих родителей гостила.
Полковник вытащил из тумбочки бумажник, достал из него фотографию пионеров, подал Тенгизу. Тот, улыбаясь, рассматривал ребят.
— Здесь и мой племянник Петре! По-русски — Петя… Вырос он за два года!
— Ты надпись на обороте прочти!
Тенгиз повернул фото и, вглядываясь в детские каракули, ласково произнес:
— Ишь грамотеи! Сумели-таки по-русски написать…
Он взглянул еще раз на лица ребят и вернул фотографию Смирнову.
— Я у них почетным вожатым избран. Наташа наколдовала…
А Наташа прямо с поезда, не заходя в штаб дивизии, куда следовало явиться прежде всего, отправилась на попутной машине в медсанбат.
— Раздевайтесь! — встретила ее дежурная санитарка.
— Есть, раздеться! — весело ответила летчица, дружелюбно улыбаясь курносой девушке с полными лоснящимися щеками.