— Как слезем, так увидишь, куда нам.
Мы с Жиже едем, а сами только и ждем, когда они велят нам остановиться. Думаем про себя: "Вот доедем до скал Мирабо, там они нас и будут грабить".
Проезжаем мимо "Черного голубя" — других трактиров тут на дороге нет, вы знаете. Один из них свистнул громко и нам махнул рукой: стой, мол. В трактире люди, видно, не спали: как только свистнули, так сразу вышел один на порог.
Один из нашей шестерки его спрашивает:
— Есть у вас сейчас постояльцы?
— Есть, двое.
— Старик и молодой?
— Так и есть.
— Говорят по-итальянски?
— Да.
— Хорошо. Скажи им, что родные приехали.
Трактирщик дверь закрыл, а мы дальше покатили.
Еще километра два проехали — они нам велели остановиться. Мы с Жиже, конечно, переглянулись. Ну, думаем, сейчас начнется. А они сошли, велели нам свои вещи скинуть прямо на дорогу, а один дал нам двадцать франков.
Я ему хочу сдачу отдать, а он мне:
— Не надо, оставь на выпивку.
— И что, вы их так и оставили на дороге? — спросил Симон.
— Ага.
— Странное дело!
— Ну и что? — лениво сказал Стрелец. — Молодые ребята из Маноска на охоту поехали. Ладно, друзья, хорош болтать! Уже и не капает больше.
И обратился к коробейнику:
— Если тебе в Мирабо, приятель, так иди прямо по дороге, она так через деревню и проходит.
Дилижанс стал въезжать на паром, коробейник пошел прямо, а Стрелец свернул налево, на тропку, что поднимается вдоль берега среди виноградников.
Коробейник прошел по дороге с десяток шагов, потом остановился и посмотрел вслед барже, скользившей по реке на двух канатах, описывая вокруг себя фонарем светящийся круг. Только когда паром коснулся другого берега, коробейник зашагал дальше.
Ночь была еще темная; смутный свет, предвещающий утро, что-то не спешил; дождик уже не шел, но дул сильный ветер, с мрачным потрескиванием пригибавший к земле придорожные деревья.
Коробейник шел скорым шагом. Он дошел до Мирабо. Улица там только одна — та, по которой идет большая дорога. В домах ни огонька, ни шороха — все спало. Не останавливаясь, коробейник прошагал дальше. Час спустя он все еще был в пути.
Когда первые лучи зари высветили горизонт, коробейник оказался в том самом пустынном месте, где альпийский курьер высадил таинственных путников.
Тогда коробейник — похоже, он знал эти места, хотя и говорил обратное, — сунул в рот два пальца и громко свистнул.
V
Теперь, чтобы лучше понимать ситуацию, вернемся назад, за несколько дней до того, когда паромщик Симон Барталэ увидел Анри де Венаска на империале альпийского дилижанса.
С некоторого времени барон Анри де Венаск начал жить довольно скрытной, загадочной жизнью, и его тетушка — старая дева, заменявшая ему мать, — не могла найти ответа на эту загадку.
Мать Анри умерла во время родов, а отец, когда мальчику не исполнилось еще и двенадцати, погиб на охоте, упав с лошади, перепрыгивавшей через высокую изгородь. Воспитанием Анри занялись его тетушка, мадемуазель Урсула де Венаск, и дядя — тот самый демонический человек, которого прозвали Большим Венаском и подозревали в том, что он главарь черных грешников.
Мадемуазель Урсула была старой девой, не пожелавшей выйти замуж, чтобы не пришлось делить фамильную недвижимость.
Как и большая часть знатных семейств юга Франции, Венаски были небогаты: двенадцать, не то пятнадцать тысяч ливров ренты, порядком обветшавший старый замок, старая мебель и всеобщий почет.
Они питали старинную вражду к соседям с другого берега Дюрансы — к Монбренам де Сент-Мари, — а так были люди славные, хранившие прежние традиции чести и рыцарственности, но во всем остальном вполне современные.
Да и старинная вражда, как ни странно, уже порядком поугасла.
Большой Венаск, по которому ко времени начала нашего рассказа Анри еще носил траур, был последним, непримиримым и яростным.
Мадемуазель Урсула была простая сердцем набожная девица и всегда говорила, что Евангелие учит прощать обиды.
Сам же барон Анри де Венаск, которому было тогда двадцать восемь лет, слушал, пожалуй, больше тетушкины проповеди о любви и прощении, чем дядюшкины речи о наследственной вражде.
Нигде во Франции нет меньше дичи и больше охотников, чем на Юге.
Всякий уважающий себя мелкопоместный хозяин имеет здесь пару гончих собак и одну легавую, стреляет не столько куропаток, сколько дроздов, а вместо зайцев, которых здесь не водится, ловит тощих кроликов на песчаных островах Дюрансы.
Господин Анри был охотником. Он хорошо сидел в седле, и во всех окрестных деревнях привыкли видеть его на лошади с ружьем, притороченным к луке седла и с парой больших рыжих псов, чьи предки охотились на оленей, в то время как им, беднягам, приходилось гоняться за кроликами. Жил он после смерти дяди вдвоем с тетушкой в Бельроше.
Утром, отворяя окно, он видел внизу под собой Дюран-су, а за рекой на косогоре замок Монбрен — то вражеское логово, о котором говорил паромщик Симон.
Мальчишкой Анри показывал этим старым башням кулак; когда вырос — смотрел на них со злобой; после смерти дяди стал смотреть равнодушно.
Что послужило причиной такой внезапной перемены?
Никто не знал. Но когда Дюранса стояла низко, молодой человек седлал коня и ехал не на паром Мирабо, а прямо вброд через реку. Коню вода доходила по грудь.
Потом Анри прогуливался по правому берегу и часто проходил вдоль стены парка Монбренов.
Почему?
И тут загадка.
В последний год молодой барон повторял эти таинственные прогулки по нескольку раз в неделю. Когда осенние дожди наполнили реку и вброд переезжать ее стало нельзя, Анри стал ездить через паром Мирабо.
Но ни старая мадемуазель Урсула, ни паромщик Симон не подозревали, что господин Анри ездит не просто охотиться и не просто гулять по другому берегу Дюрансы.
Перевозчик, однако, заметил, и это наблюдение ничуть его не удивило, что на другом берегу всадник сворачивал с большой дороги на тропку, идущую между виноградниками, чтобы не проезжать мимо решетки парка Ла Пулардьер.
Как мы знаем, Ла Пулардьер — это было имение господина советника Феро, того человека, что велел арестовать Большого Венаска. Если бы это от него зависело, он отправил бы старого дворянина на эшафот, как главаря банды черных грешников.
Странная вещь!
Привычная ненависть Венасков к Монбренам в сердце барона Анри ослабела до крайности. Он даже слегка пожимал плечами, слушая от Большого Венаска на смертном одре заветы мщения.
Но вот к советнику Феро он испытывал отвращение неодолимое, и в том была своя логика.
Семья Монбрен де Сент-Мари не раз проливала кровь Венасков, но проливала честно: со шпагой в руке. А советник Феро предал одного из Венасков суду. Он только и силился, что обесчестить их род, отправив голову одного из них на плаху.
Анри де Венаск все это знал и ненавидел не только самого советника, но и племянника его, о котором мы скажем теперь несколько слов.
Советник Феро де Ла Пулардьер происходил из старой буржуазной семьи, которая через консульские и судейские должности понемногу вошла в благородное сословие. Император узаконил его несколько спорное дворянство, дав ему баронство с майоратом.
Господин Феро никогда не был женат, но сестра вышла замуж за некоего господина де Сен-Совера из Экса, и от этого брака у них родился сын, которому господин Феро должен был рано или поздно оставить свое состояние, а оно, как говорили, было чуть ли не баснословное.
Считали, что у него больше ста тысяч ливров ренты, а в краях, которые король Людовик XI называл "страной раздушенных оборванцев", это деньги необыкновенные, почти что сказочные.
Господин де Сен-Совер был ровесником барона Анри де Венаска. Оба они были приняты в высшем обществе Экса и неизбежно встречались в свете, а до того сидели за партами одного коллежа.