- А ведь если по совести, вы со всеми должны быть как с матерью. Я знаю одного очень авторитетного врача, который, уверяя родственников, что для больного все сделано, говорит, что даже для родной матери он бы не смог сделать больше.
- Андрей Григорьевич так говорит.
- Да, Андрей Григорьевич. Вы с ним согласны?
- Конечно.
- Где же логика? Ведь если рассуждать логично...
- Бывают ситуации, при которых самая неумолимая логичность в том и заключается, что нет никакой логики.
- Да, бывает, - согласился Будалов и неожиданно спросил: - А какое отношение имеет ко всему этому случай на болоте?
Она вздрогнула.
- Какой случай? На каком болоте?
- Вы же обещали говорить правду.
- Я могу распоряжаться собой, а тут... О чем вы, собственно?
- О рассказе Сергея Романовича "Случай на болоте".
- Нет такого рассказа.
- Вот он, - сказал Будалов, доставая рукопись из ящика стола. - Я хочу знать, какое отношение к тому, что произошло, имеет этот рассказ? - Она что-то хотела сказать, но он остановил ее, предупредительно поднял руку. Поймите, Галина Тарасовна, существует преступление и наказание за него. Но существуют и смягчающие обстоятельства. Если у вас все произошло под впечатлением этого рассказа...
- Нет, - твердо ответила Галина. - Этот рассказ не сыграл никакой роли в том, что я совершила.
- Знаете что?.. - предложил Будалов. - Давайте сделаем перерыв до завтра.
- Да нет, я не устала, - сказала Галина.
- Я устал.
40
Загорелись уличные фонари. И вслед за ними, как по волшебству, вспыхнули и зашевелились, завертелись разноцветные светильники реклам.
Когда Романов и Шарыгин вошли в ресторан, он был уже полон. Несколько человек толпились около швейцара, возмущались. Бойкий администратор в черном костюме успокаивал их. Он увидел Шарыгина и Романова и бросился им навстречу:
- Опаздываете, товарищи. Заставляете себя ждать.
Их никто не ждал. Но администратор, чтобы отвлечь внимание ожидающих, пошел на эту невинную, с его точки зрения, хитрость. Друзья заказали несколько столиков, и вот двое из компании опаздывают.
Романов понимающе улыбнулся.
- Где они у вас там?
- В голубом зале. Проходите, пожалуйста.
- Однако вы гусь, - улыбнулся Романов, когда администратор отодвинул перед ними голубую штору.
- Ничего не попишешь. В нашем деле без дипломатии нельзя. Знаете, какой у нас народ? Чуть что - подавай им книгу жалоб. Видели бы вы эту книгу!
Все столики были заняты, только один, у окна, свободен. Вадим Петрович раскрыл меню.
Подошел официант - розовощекий, с темным пушком на верхней губе. Перебросив салфетку через руку, он чуть наклонился с вежливой улыбкой.
- Что прикажете?
Романов прищурился.
- Приказывать мы тебе, молодой человек, не станем, - сказал он. Просить будем. Кстати, какое у тебя образование?
- Десять классов, - ответил юноша и деловито добавил: - Потом еще специальные курсы.
- Двухнедельные?
- Трехмесячные.
- О-о! - многозначительно вскинул вверх палец Романов. - Десять классов плюс трехмесячные курсы! Ну, это уже почти академия.
- Так что прикажете? - снова улыбнулся официант.
Шарыгин стал диктовать заказ. Юноша быстро записывал.
- Зачем вы с ним так? - спросил Шарыгин Романова, когда официант ушел.
- Терпеть не могу этого сословия, - проворчал Романов, - у него аттестат зрелости, а он кельнером устроился и, главное, доволен.
- У нас нет плохих специальностей, - вмешался в разговор сидевший за соседним столиком коренастый бритоголовый толстяк лет тридцати пяти. - Как говорится у великого поэта, - продолжал он и продекламировал нараспев: "Все работы хороши, выбирай любую".
- Не так, - сказал Романов. - "Выбирай на вкус".
- Какая разница, важно, что работы хороши, не так ли, доктор?
- Откуда вы меня знаете? - спросил Шарыгин. - Я вижу вас впервые.
- Два месяца назад на комиссии военкомата вы меня признали годным к строевой, кроме авиации и флота. Бог с ней, с авиацией, но флот... Военную службу я проходил на флоте, дослужился до мичмана. Мечтал в случае чего опять на флот. Гляди, в отставку и капитаном вышел бы. Теперь же по вашей милости...
- Да, - сухо произнес Шарыгин. - Если я признал вас негодным для службы во флоте, то капитаном вы уже никогда не станете.
- Увы, увы! - произнес коренастый и, отвернувшись к своему собеседнику, продолжал: - Чем плохо - официант? - говорил он молодому, аккуратно одетому блондину с анемичным лицом, глядевшему на коренастого с почтительным уважением. - Специальность как специальность. Не хуже другой. Даже лучше. На одних чаевых можно состояние нажить. И спокойная. Закончил работу - и будь здоров.
- Вы бы не пошли на такую, - сказал молодой.
Коренастый рассмеялся.
- Я из категории стоящих у кормила. Ты теперь - тоже. У тебя небольшое суденышко, у меня - лайнер. У Бунчужного - флагман. Но ты не огорчайся: во-первых, ты еще молод, а во-вторых - не всем же лайнеры и флагманы водить. - Он ткнул вилкой в огурец, похрустел им и продолжал: - Большая это ответственность - у кормила стоять.
- А он, несмотря на твое заключение, все же устроился капитаном, добродушно усмехнулся Романов и налил себе боржома. Отхлебнул глоток и поставил бокал.
Заиграл оркестр. Многоголосый шум сразу же утонул в его звуках. "Капитан лайнера" что-то доказывал своему собутыльнику, энергично жестикулируя и надрываясь так, что шея побагровела.
Вернулся официант. Поставил коньяк. Потом, ловко орудуя штопором, раскупорил вино, тоже поставил на стол и ушел, не сказав ни слова.
- Ну что ж, - щелкнул по графинчику Романов, - давай пропустим по одной для начала: терпеть не могу пить сразу перед едой. Перед едой надо пить при отсутствии аппетита. А я на плохой аппетит не жалуюсь.
Он наполнил рюмки. Шарыгину не терпелось узнать, будут ли печатать статью или раздумали? Первому начинать разговор не хотелось. А Романов потягивал коньяк маленькими глотками и молчал.
Наконец Шарыгин не выдержал, спросил:
- Ну, как там со статьей, Иван Семенович?
Романов еще раз отпил из рюмки, потом вынул из бокового кармана сложенные вдвое гранки.
Шарыгин быстро пробежал глазами оттиск и вернул Романову.
- Воображаю, что подымется.
- А я и рассчитываю на шумиху. Есть вещи, о которых нельзя говорить вполголоса.
Шарыгин молчал. "Нехорошо, ох как нехорошо получается".
- Может быть, лучше не печатать? - спросил он.
- Что показало вскрытие? - вместо ответа спросил Романов.
- То, что и ожидали. Рак, да еще злой.
- Бывает и добрый?
- Бывает, - ответил Шарыгин. - В медицине все бывает.
Оркестр умолк. И снова стал слышен многоголосый шум. Шарыгин хотел еще что-то сказать, но Романов остановил его, сосредоточенно прислушиваясь к разговору за соседним столиком. Говорил коренастый. Молодой вертел бокал с недопитым пивом и в знак согласия кивал головой.
- Ты прежде всего должен понимать, кто ты такой теперь, - с трудом выговаривая слова, тыкал в грудь своего собеседника бритоголовый. - Ты руководитель. Это слово понимать надо - руководитель. И с людьми надо так, чтобы они к тебе - с уважением.
- Мне кажется - с людьми надо просто. Чем проще, тем лучше.
- Молодо-зелено, - рассмеялся коренастый. - Человек - это прежде всего психология. Высшая наука. Если ты хочешь ладить с людьми, если хочешь, чтобы они за тебя в огонь и в воду, надо тебе эту науку обязательно постичь. Возьмем, к примеру, день рождения... Я, брат, день рождения всех своих подчиненных знаю - и начальников цехов, и мастеров, даже бригадиров. Они у меня в настольном календаре на весь год расписаны. "Здорово, Иван Петрович! С днем рождения тебя, живи сто лет и здравствуй". И добавляешь, в зависимости от обстоятельств, еще несколько теплых слов. Тебе это ничего не стоит, а он рад. Вот какой у нас директор, думает. День моего рождения запомнил. Значит, ценит. И доволен человек. И работает с огоньком. Весело работает. А тебе только этого и надо. Психология, брат, сложная наука! Вот мы сейчас у доктора спросим. - Он снова повернулся к Шарыгину. - Скажите, доктор, как вы смотрите на психологию вообще и на психологию человеческих отношений в частности.