- И все же?
- Конечно, она могла умереть и так. А вот остаться в живых после того, как я вспрыснула ей три ампулы наркотала...
- Да-а, это - смертельная доза. Я знаю.
Он смотрел на нее несколько минут, потом спросил неожиданно:
- Скажите, вы любите грезить?
Она посмотрела на него удивленно.
- Да, я люблю полежать перед сном и погрезить. Я всегда была большой мастерицей вызывать у себя красочные картины перед глазами. Порой это целые эпизоды, как в кино, очень яркие, увлекательные.
- Я так и полагал. О чем вы думали вчера и сегодня, оставаясь наедине с собой? О чем вы разговаривали сами с собой?
Она опять посмотрела на него с удивлением.
- Дело в том, что людям после более или менее значительных поступков свойственно анализировать их, - поспешил разъяснить Будалов. - И это почти всегда - разговор с собой. Ну вот, к примеру, когда, выступая на собрании, говоришь не то, что хотел бы, или не так, как хотел бы.
- Понимаю. Это когда перебираешь в памяти то, что произошло. И думаешь, как бы оно могло произойти при других обстоятельствах.
- Вот, вот, - сказал Будалов. - Сергей Романович называет это мыслями на обратном пути - пустым размахиванием руками после драки. Вот и я спрашиваю, о чем вы разговариваете сами с собой?
- Боюсь, не смогу объяснить, - произнесла она. - Это какая-то сумятица мыслей.
- Постарайтесь.
- Я никому не говорила об этом. Даже Сергею.
- А мне расскажите, пожалуйста. Это очень важно.
- Для кого важно?
- Для вас. Бывает обыкновенная трясина, как на болоте, например, но бывает и другая, гораздо опаснее.
- Хорошо, я расскажу. Только постарайтесь правильно понять меня.
Он молча кивнул.
- Их двое. Один говорит, что я поступила правильно. Он мастер рассуждать спокойно. Он как машина.
- А другой?
- А другой мечется в тоске, ломает руки и все время спрашивает: "Как ты посмела? Как ты опустилась до такого? Как ты могла забыть, что ты не только человек, но и врач, который давал клятву всегда и везде бороться за жизнь и только за жизнь?" Я понимаю, это звучит наивно и плакатно, но это именно те слова, которые говорит другой, тот, который в отчаянии ломает руки.
- А что на это отвечает первый?
- Он немногословен и спокоен. Он говорит одно и то же: "Она больше не могла".
- Понятно, - протянул Будалов. - Давайте опять попытаемся восстановить некоторые детали того вечера. Подробности, которые вы мне сообщили вчера, страдают отсутствием последовательности. У меня все время такое впечатление, будто вы в тот вечер находились в состоянии какой-то спутанности.
Она отрицательно покачала головой.
- Нет, у меня было совершенно ясное сознание. Конечно, отдельные мелочи могли не запомниться или запомниться очень смутно. Но в общем-то сознание у меня было ясное.
- Вот и давайте попробуем восстановить все мелочи.
- Давайте, - согласилась Галина.
- В котором часу вы ввели вашей матери первую ампулу наркотала?
- В десять. Это я хорошо помню. Били часы в коридоре.
- Оказывается, вы помните даже звон часов? Очень хорошо. Итак, около десяти часов вечера вы решили сделать матери инъекцию наркотала. Вы обнаружили, что у вас нет йода. Взяли пузырек и пошли в процедурную.
- Да, наливая йод из флакона в свой пузырек, я пролила на халат.
- Вот этот? - спросил Будалов, вынимая из ящика стола и развертывая халат.
- Да, - сказала Галина, с удивлением глядя на темно-синие, почти черные пятна.
- Мне сказали, что вы сами стираете свои халаты. Это правда?
- Да, в нашей прачечной стирают не очень хорошо.
- Куда вы пошли затем?
- В ординаторскую. Там в ящике старшей сестры - медикаменты, находящиеся на строгом учете.
- Вы говорили, что взяли ампулу наркотала, потом сменили халат.
- Нет, я сначала сменила халат - надела халат старшей сестры, а уж потом взяла ампулу.
- А пузырек с йодом где находился?
- На столе.
- Вы сразу вернулись в палату?
- Да.
- Кто видел вас?
- Дежурная сестра. Наденька Скворцова. Она сидела за своим столом и переписывала в истории болезни вечернюю температуру. Я еще попросила у нее немного ваты.
- Итак, вы сделали инъекцию. А потом?
- Кажется, я задремала. Я очень хотела спать. Дело в том, что примерно за двадцать минут до этого я приняла снотворное.
- А вот этого вы не говорили мне, - сказал Будалов. - Что вы приняли?
- Этаминал натрия.
- Сколько?
- Одну таблетку. Вообще-то, чтобы хорошо поспать, мне нужно две. Но я боялась глубоко уснуть и потому взяла только полдозы, чтобы хоть немного вздремнуть, когда маме станет лучше. Она всегда успокаивалась на два-три часа после инъекции. Вот и я решила, что смогу немного подремать.
- Так, может, вы уснули?
- Нет, я не могла уснуть, пока маме не станет лучше. Я только закрыла глаза.
- А шприц?
- Что "шприц"?
- Где был шприц, когда вы закрыли глаза?
- В правой руке. Я держала его в правой руке.
- Куда вы положили пустую ампулу?
- В карман. В левый.
- Мать не сразу успокоилась после инъекции, я знаю: вы говорили, что она о чем-то просила вас.
- Это была не просьба, это была мольба, крик о помощи, хотя говорила она шепотом. Иногда можно кричать шепотом.
- Вы хорошо помните ее слова?
- Они все время звучат в моей голове: "Будь милостива, Галочка. Ты знаешь, как мне тяжело. Так будь же милостива".
- Она произносила когда-нибудь до этого такие слова?
- Нет, никогда.
- Может быть, вы все же уснули?
- Нет, я сидела, закрыв глаза, и думала.
- О чем?
- О жизни и смерти. О том, что жизнь есть способ существования белковых тел, самообновление этих тел. Ассимиляция и диссимиляция. Созидание и разрушение. У нее - думала я о маме - этот процесс уже нарушился. Идет глубокая ломка, конечным результатом которой будет смерть. Это и есть обреченность. И все это у нее сопровождается невероятной мукой. И я должна что-то сделать, чтобы сократить эти муки. Тут я и решила: бывают минуты, когда смерть для человека - самое высшее благодеяние, или вы не согласны?
- У нас ведь не философский спор, Галина Тарасовна. Я слуга закона, а закон запрещает кому бы то ни было распоряжаться чужой жизнью. Давайте вернемся к тому, на чем остановились. Вы сказали, что решили ввести ей дополнительно две ампулы. Вы сразу же пошли за ними?
- Да.
- В ординаторской был кто-нибудь?
- Нет.
- Я потому спрашиваю, что в это время дежурная санитарка стала мыть пол в ординаторской. Это показала Надя Скворцова.
- Там никого не было. Это я точно помню.
- В коридоре на обратном пути вам кто-нибудь встречался?
- Не помню.
- Ладно. Вернемся в ординаторскую. Вы открыли шкаф и взяли коробку с медикаментами, за которыми вы пришли. Кстати, сколько ампул было в коробке?
- Восемь.
- Вы точно помните?
- Да, два раза по четыре, помню, я держала коробку в руках и раздумывала: сколько взять - две или три. Решила, что двух достаточно.
- А потом?
- Я вернулась в палату.
- С коробкой?
- Зачем же? Я взяла две ампулы, а коробку поставила в шкаф. И еще помню, что поставила не на прежнее место, а на нижнюю полку.
- А шприц? Где в это время был шприц?
- Я его держала в руке. Я потому и поставила коробку на нижнюю полку, что мне было так удобно.
- Вы сказали, что держали коробку в руках.
- Нет, по-видимому, я поставила коробку на стол. Впрочем, я не уверена. Помню только, что вынула две ампулы и положила их в левый карман. Потом, сделав инъекцию, уже пустые ампулы положила туда же.
- И это вы точно помните?
- Да, я все время пересчитывала их, сидела, закрыв глаза, и ощупывала пальцами. И еще помню, что одна ампула лежала носиком в другую сторону, и я переложила ее так, чтобы все донышки были одно к одному.