С тех пор Яна только и делала, что говорила «да-а». Особенно хорошо у неё это получалось на телевидении. Там её стали называть Наша Леди. Возможно, ещё и потому что она всегда выходила на сцену в классическом английском костюме и сидела в кресле в пол-оборота, как английская королева. Телефонные сети разрывались от мужчин, желающих стать королём-консортом. Но Яна правила в одиночестве.
Когда она умерла, за гробом шли семеро её сыновей, а впереди процессии шлёпал старший внук и нёс начищенную до блеска медаль матери-героини. На красной бархатной подушечке.
КЛЕОПАТРА
С окончанием сезона дождей жизнь в нашем доме отдыха резко встрепенулась. Те, которые чувствовали себя птицами, тотчас принялись петь, отчего в музыкальном салоне скоро стало не протолкнуться. Заходила даже главврач, её звали Головогрудь, она была бывшая оперная певица. Головогрудь для начала брала всего пару нот. Чисто чтобы прокашляться. Но потом пела, да. Своим низким глухим контральто. Головогрудь пела только басовые партии и в конце каждой арии опускалась до такого профундо, от которого все прочие певчие падали замертво, но их сразу уносили.
После пения главрачихи в нашем музыкальном салоне обычно становилось упоительно пусто, и мы могли, наконец, применить к салону наше собственное название «кают-компания», ибо наша компания, как известно, состояла, в основном, из существ морских, бывших акванавтов и прочих покорителей морей, где всякие птички по определению должны были чувствовать себя не в своей тарелке. Или на сковородке. Потому как на наш общий вкус несли полную дичь. Шутка. Про сковородку шутка.
Кстати, когда-то Капитан Фридефикс завоевал среди нас уважение ещё и тем, что он сразу честно признался, что ранее бывал птичкой. Отсюда мы понимали, что ему тоже порой хотелось немного попеть. Ну и пел бы, говорили мы про себя, никто бы его не упрекнул.
Конечно, он с виду выглядел совершенно как рыба, хотя известная пословица говорит, что «мы не рыбы, рыбы немы», однако два обстоятельства всё же намекали о том, что рыба он не совсем. Во-первых, он жил на воздухе, как и мы, во-вторых… Нет-нет, мы ни разу не слышали, чтобы капитан издавал какие-то трели, днём в салоне нас не было, но всё же к вечеру он выглядел таким опечаленным и настолько романтически грустным, что невольно приходило на ум, будто опять ни одна подруга не откликнулась на его зов и опять ему было не с кем вить гнездо.
А вот это не шутка. Гнездо. Вить. Потому что это метафора. Правда, мы всегда удивились, а зачем бы Капитану Фридефиксу гнездо? Совершенно непрактичная вещь, если присмотрется поближе. Просто чашка с отбитой ручкой или, на худой конец, пиала. Или просто глубокая миска. Или кастрюлька, или горшочек для запекания. Или ваза для фруктов, или даже тазик для оливье. Но, конечно, для крупной дичи больше подойдёт чан, котёл, казан или вог. Именно это мы и пытались втолковать капитану. Более того, мы и прямо пытались донести до него мысль, что его гнездо — это мы, чего он, кажется, так никогда и не понял. А то бы склевал нас сам.
Окончание сезона дождей редко не вызывало у кого-нибудь из нас обострения. Вот и на этот раз. Больше всего досталось Старому Одноногому Пирату. Тот начал забираться на чердак. Сначала мы думали, что он тоже вообразил себя птичкой, но не простой какой-нибудь, а трагической. Птичкой в клетке. Потому что стропила и обрешётка крыши некоторую иллюзию клетки создавали, а значит, он мог там часами сидеть и — не петь. В укор всем остальным. Сначала именно мы так и подумали, потому что не всякая птица соглашается петь в неволе. Но мы принципиально ошиблись. Старый пират не помышлял ни о каких птицах. Он воображал, что находится на своём старом пиратском корабле, на своём легендарном шлюпе «Апчхи!», который, как всем известно, однажды в сильную бурю перевернулся и затонул.
— Перевернулся-то он перевернулся, — однажды прошептал нам старый пират, спустившись перед ужином с чердака. — Но вот затонул ли?
Этого мы точно не знали и потребовали уточнений. Пират же высказался в том смысле, что когда он сидит на чердаке, под крышей, то чувствует, будто находится под днищем своего перевернувшегося судна. И он может находиться там долго. Потому что воздуха там дышать, потому что воздушный мешок.
Мы всё поняли и с какого-то момента даже стали подыгрывать старику. Беззлобно. Совершенно беззлобно. Каждый вечер мы расспрашивали его: а легко ли он в нынешний шторм сумел поднять паруса? И куда потом плавал? И стрелялось ли ему сегодня из пушки? Попалось в кого-нибудь или нет? Разнёс ли он корму удирающего галиона вдребезги или только повредил руль? И на все эти наши вопросы мы получали самые подробные ответы.