Зная, что Капитан Фридефикс никогда ранее не использовал слово «милейший», а значит, тоже исповедовал принцип говорить только то, чего никто не знает, мы приготовились его слушать, но этому помешал сам Кук. Он начал открывать рот. Впрочем, мы уже были уже учёные. Мы изо всех сил вцепились в свои стулья, боясь быть унесённым в этот рот. К счастью, Кук открывал его очень медленно, деликатно, и ветер был несильный. Не то, что в прошлый раз, когда туда затянуло Старого Пирата и за ним пришлось лезть Большой Резиной Галоше, которая вывезла его обратно в своём кузове.
Кстати, тут важно сообщить, что Кук состоял как бы из двух отдельных черепов: в первом находились его мозг и язык, во втором — лёгкие и пищеварительный тракт. Чрево, так сказать. А чрево, как всем известно, иногда тоже может говорить, особенно после супа из древовидного гороха, который довольно часто готовят на кухне нашего дома отдыха. И чрево Кука в тот вечер заговорило. К счастью, не так, как другие чрева. А очень внятно, разборчиво, и, главное, познавательно. Занимательно. Увлекательно. Доходчиво. Интересно. Вот так и открылось, что Кук — прекрасный чревовещатель.
Вещал Кук настолько профессионально, что мы даже спрашивали Старого Пирата, а не видел ли он внутри Кука кого-нибудь постороннего диктора с микрофоном, покуда там находился, но пират сказал, нет. Не видел.
Чревовещание Кука началось именно с того дня, когда капитан произнёс это слово «милейший». То ли случайно так совпало, то ли внутренняя радиостанция Кука по какой-то причине оказалась настроенной на частоту вибрации именно данного набора звуков, этого мы не знаем. Наука пока молчит. Однако сеансы чревовещания Кука проходили исключительно в виде радиопередач.
Они были разные, эти радиопередачи, и обычно их было сразу несколько. Они шли одна за другой без всякого перерыва, и поначалу мы были этим сильно увлечены. Мы слушали наше радио целый вечер, не вставая, и даже не хотели ложиться спать, пока не узнаем про погоду. И, разумеется, мы полностью игнорировали рассказы Капитана Фридефикса. Так прошёл целый хлябянский месяц, и лишь потом наше внимание несколько притупилось, и мы начали понемногу отвлекаться.
— Мне кажется, — воспользовался ситуацией Капитан Фридефикс, хмуро прослушав очередную радиопередачу, — что мы ещё с вами ни разу не говорили о Боге.
Мы удивились. Нет, мы говорили о Боге. Капитан нам уже как-то объяснял, что такое Бог. Бог — это тот, кто пишется с большой буквы. Кстати, мы тоже Боги, потому что пишемся с большой буквы. Мы это отлично запомнили ещё с самого первого раза.
Знание подобных вещей обычно утомляет. Вот почему в тот вечер мы слушали Капитана Фридефикса несколько рассеянно. Устали от радиопередач, а тут ещё капитан. И ладно бы он говорил на интересующую нас тему, потому что последняя кукова радиопередача была посвящена пользе и влиянию пассивного долгожительства на воспитание детей, что было для нас в некоторой степени ценно. Детей мы любили, но избегали. Сразу после рождения они переселялись на наш естественный спутник Твердь, который вращался вокруг Хляби с периодичностью летних каникул. В каникулы, когда спутник находился в перигее, дети обычно на нас в телескопы и плакали. Но это шло им на пользу. Известно, что чем дольше дети остаются детьми, тем значительнее прогресс цивилизации.
— Был у нас кузен Фрихтиос, — спешно заговорил Капитан Фридефикс и далее говорил столь же быстро; он даже не закурил. — Многие его знали, но не все были о нём высокого мнения. Фрихтиос многим казался чересчур нервным для рыбы-императора. В аквариуме он сидеть не хотел, бросался на стекло и всё норовил выпрыгнуть из воды вверх. Говорил, что он чувствует себя птицей. Той птицей, которая якобы бьётся в стеклянной клетке, подобной его аквариуму, и всё никак не может из него вылететь. Для нас он был полное не пойми что. То ли птицерыб, то ли рыбоптиц. Короче, бунтовщик и смутьян. Поэт и революционер. Стихи писал соответствующие:
Вот вы смеётесь,
что биться в стекло —
это ужасно старо. Но биться же,
биться!
Путь крылья и клюв в труху.
Невидимые преграды —
как стенки аквариума со всех сторон. А самая невидимая
и самая преграда —
вверху.
— Такой вот был наш кузен Фрихтиос. И никто бы его никогда и не вспомнил, если его аквариум не стоял в комнате одного маленького мальчика. Может, не совсем маленького, но точно мальчика, потому что вся комната завалена игрушечными машинками, жужжащими, рычащими и пищащими, которые к тому же превосходно ломались. Из ломаных машинок мальчик собирал новые. Те ездили, летали и плавали. А также ползали, кувыркались, взлетали, падали, взрывались и снова ездили, летали и плавали. К счастью, вся эта мелкая техника в конечном итоге ломалась до невозможности и на время бросалась. Бросалась она в ящики комода.