И всякий раз, когда водолазы после разгрузки поднимались на палубу, Бородулин спрашивал, посмеиваяь:
— Ну что, братцы, сундук с музыкой не нашли? И флакончика египетского тоже нет? И книги нет? Ну, так я и знал. А ещё водолазы называются — искатели жемчуга!
— Подожди, Бородулин, — говорил ему Пыльнов, — всё разыщем.
И в самом деле разыскали. Сначала книгу, а потом и сундук.
Однажды вечером в камбуз вошёл Пыльнов и протянул обеими руками коку что-то похожее на разваренный кочан капусты.
Это была знаменитая рукописная книга повара Жана-Анри Блока. Море размыло её и слизало чернила. И только в самой середине книги уцелела одна короткая запись:
„Взять пятнадцать листиков желатина, стакан портвейна и один фунт миндаля…“.
— Ну, ничего, — сказал обрадованный Бородулин, осторожно принимая рассыпающийся подарок. — Тут, конечно, немного сказано, но дальше я и сам придумаю. Чем тебя отблагодарить?
— Ладно, сваришь по этой книге парадный обед, — засмеялся Пыльнов и вышел.
На другой день в трюме „Орла“ снова работал Пыльнов. То и дело подавал он наверх сигналы:
— Подымай!
Боцман Груздев стоял у лебёдки и распоряжался подъёмом.
— Вира помалу!
На палубу тяжело опускались заплесневелые бочонки и мокрые тюки.
И вдруг над бортом заплясал на стропе небольшой ящик, коричневый, с железными углами.
— Не твой ли сундучок, Михаил Терентьевич? — спросил кочегар Жуков. — Поспорим, что он.
— Нет, — сказал боцман, вскинув голову.
Тут ящик опустился на палубу, и с него сняли строп.
Боцман наклонился к нему, повернул его с боку на бок и вдруг сказал, разводя руками:
— А ведь, правда, мой. Зря отказался. Только разве он такой был? Обработало его море, — и не узнать даже.
Открыть сундук было нелегко. Проржавели петли, уголки. Музыка тоже заржавела. От зеркальной полировки не осталось и следа.
Как только сундук почувствовал давно забытое солнце, он словно поморщился — все древесные прожилки пошли волнами.
Кочегар Жуков, любитель всякой замысловатой механики, долго разглядывал сундук боцмана.
— Давай, Михаил Терентьевич, я его тебе отремонтирую, — вызвался он, — может, и музыка в нём опять заработает.
— Что ж, попробуй, — согласился боцман. — Только не верится мне что-то, чтобы он опять заиграл. Да и пропади она, эта музыка. Мне бы „Орла“ посмотреть… Скорей бы уж его подымали.
— Подымут, — сказал Жуков. — А я тебе как раз к подъёму и музыку налажу.
Настал день подъёма „Орла“. Вся Команда столпилась у бортов и ждала той минуты, когда море взбурлит пенными шапками и вслед затем выскочит из воды дюжина наполненных воздухом понтонов, похожих с виду на длинные стальные бочки. А между ними, подхваченный стальными полотенцами, всплывёт „Орёл“.
Неожиданно на палубе заиграла негромкая музыка. Было похоже на то, что кто-то выстукивает молоточком по стёклышкам сигнал „побудку“. Это играл отполированный, блестящий и гладкий, как зеркало, сундучок боцмана. Все захлопали в ладоши.
И в эту же минуту показался „Орёл“, весь обросший звёздами, голотуриями и морской капустой — не то пароход, не то подводный цветник.
— Ура-а! — закричали на палубе. И все разом, точно по команде, оглянулись на боцмана.
А боцман стоял у лебёдки в своей парусиновой робе, в больших брезентовых рукавицах и высоких болотных сапогах. Он один не кричал „ура“, а молча, сняв шапку, пристально смотрел на трубы, мостик и мачты всплывающего судна.
Он встречал не транспорт „Орёл“, а плавучую могилу, поднятую с морского дна.
— Шлюпки на воду! — скомандовал капитан.
Через несколько минут боцман, инструктор и Пыльнов были уже на „Орле“.
Шлёпая по лужам и наступая на хрустящие ракушки, ходил боцман по палубе, пока помпы отсасывали воду из нижних отсеков.
Он поднялся вместе с инструктором на капитанский мостик, постоял перед дубовой дверью, а потом, взяв в руки лом, принялся вскрывать дверь. Она треснула и отошла от косяка.
Инструктор и боцман вошли в капитанскую рубку.
Добрых полчаса они — не выходили оттуда, а когда вышли, боцман торопливо набивал свою трубку, и табак сыпался у него из-под дрожащих пальцев на палубу. Инструктор дер жал под мышкой плоский пакет, завёрнутый в восковую бумагу. Оба они шагнули через борт и спустились по шторм трапу в шлюпку.
Вскоре дежурный просвистел большой сбор, и команда „Камбалы“ собралась в кают-компании. Боцман Груздев, взволнованный и суровый, раскрыл вахтенный журнал с последними записями капитана Лаце.
Журнал был самый обыкновенный — такой, как и полагается быть судовому журналу.
Последняя запись в нём — совсем коротенькая, в две строки:
„23 часа 0 минут. Ветер 7 баллов. Выхожу из порта. Курс WN. Ход 8 узлов“.
Вот и всё.
А почти в самом конце этой толстой, переплетённой в коричневый картон тетради, между чистыми страницами, оказалось несколько вырванных из записной книжки листков, исписанных торопливым, неровным почерком:
„В 23 часа 0 минут вооружённый отряд белых под командой полковника фон Витта захватил судно. 6 человек из команды расстреляны: машинист Бурцев, сигнальщик Васин, матросы — Кожевников, Бондаренко, Цветков, Верёвкин. На корме, на полубаке, в жилых кубриках и ко всем шлюпкам приставлены часовые. Ко мне приставлен офицер, адъютант фон Витта. Как только мы снялись, моего конвойного укачало. Он лежит на диване, точно мёртвый.
По приказанию полковника фон Витта веду судно с погашенными огнями.
23 часа 40 минут. Я помог моему офицеру перебраться на палубу и уложил его на банку, поручив присмотр за ним фельдшеру Яковенко. После этого немедленно вызвал к себе механика Зайцева и матроса Колесникова. Заявил, что лично для себя считаю невозможным служить врагам Родины, способствуя уводу „Орла“. Изложил план консервации судна и просил выяснить, согласна ли на это команда.
24 часа 10 минут. Согласие команды получено. Я в нём не сомневался. Отдаю распоряжение — смазать в три слоя машины, главные и вспомогательные, на долголетнюю консервацию и приготовить котлы к выпуску пара и выгребанию топок.
01 ч. 0 м. Доложено об исполнении.
01 ч. 10 м. Отдано последнее распоряжение Зайцеву и Колобову: стопорить машины, открыть к потоплению кингстоны машинного отсеке по правому борту, кингстон среднего — грузового трюма и коробки забортных труб.
01 ч. 30 м. Вода поступила на плиты машинного и котельного отделения.
02 ч. 10 м. „Орёл“ кренится на правый борт. Плавучесть — ноль. Вода поступила на верхнюю палубу. В дверь стучат. На требование открыть — ответил отказом. Заявил, что считаю себя капитаном Советского Флота и не позволю увести судно за границу.
Команда и я надеемся, что „Орёл“ ещё послужит Родине.
Капитан Август Лаце“.