Сергееву было немного грустно смотреть на других моряков, которых пришли провожать. Он не любил, когда его провожали на поезд или самолет. Но море не железная дорога, тут расстояния и пространства — несоизмеримые. При отходе это чувствуется особенно остро.
И завертелось!
Во время перехода к пирсу Сергеев собрал своих сверхсрочников, вместе подсчитали, разобрались: кто куда едет, где что получает. Как только ошвартовались, моряки, ведомые мичманами, бросились на склады получать провизию, имущество.
Через час машины пошли одна за другой, у борта «Амгуни» образовалась очередь. Грузились одним краном и вручную — по трапу: второй кран переносил торпеды. Мешки, ящики, бочки, коробки, опять мешки. Все это исчезало в трюмах как в прорве. Грузовики отъезжали и отъезжали пустые, а корабль даже не осел. Бездонный он, что ли? Все возбуждены. Мичманы, появляясь время от времени, докладывали, как о мировых рекордах, о получении сверхдефицитных грузов. Сергеев смотрел на них как на героев, но капитан-лейтенант Вересов — помощник командира, приземлял его восторги и четко ставил мичманов на место:
— Почему сурика получил на двести килограммов меньше? Почему фруктовые компоты только двух наименований?
Сверхсрочники спускали пар и, зажав под мышками папки с документами, бросались в снежную круговерть. И опять машины, прицепы, автофургоны… Самое главное сейчас — грамотно все распределить по помещениям и кладовым, чтобы не искать потом, где что. На палубах и трапах живые ручьи. Необходимо, чтобы эти ручьи текли каждый по своему руслу, нигде не пересекаясь.
Разгрузили достаточное количество машин, а в кладовых забиты только углы.
Постепенно люди стали уставать, ритм спал… Вот тут-то и сказал свое слово помощник командира корабля Игорь Вересов. Капитан-лейтенант.
Он невысокого роста, весь кругленький, лысый, в прошлом мастер спорта по боксу, с очень симпатичным лицом. Один из лучших штурманов флота. Прямой, вспыльчивый, требовательный, говорит, что думает, невзирая на то, кто передним — подчиненный или начальник. До Высшего военно-морского училища с отличием окончил Нахимовское. На Тихом океане уже двенадцать лет. Узлы вяжет лучше любого боцмана. Может ночью разбудить половину офицеров, чтобы указать на непорядки в их хозяйствах. Большой шутник. Умеет и любит поддержать компанию. Женат. Когда рассказывает о детях, сам похож на пятилетнего. Жена полная противоположность — медлительная, стройная, красивая женщина. Воспитывает троих детей. Двое от первого мужа.
На погрузке Вересов был везде. Казалось, он летал по кораблю: где шуткой, где окриком, где действием, а где лихим соленым словцом помогал, заставлял, приказывал:
— Разве это загрузка, орлы-соколики?! Загрузки еще не было! — слышался его голос с кормовых трапов, по которым моряки таскали мешки с мукой.
— Тоже мне, мореманы! — доносилось сквозь рев ветра со шкафута, где моряки пытались кран-балкой поставить на кильблоки только что доставленный с завода командирский катер.
— Загрузки еще не было, это так, семечки! — гремел он на юте. — Подумаешь, загрузили продовольствие! Семечки! Скоро боезапас начнем грузить, вот действительно будет работка!
К вечеру пошел боезапас. Все остальные службы прекратили погрузку.
Сначала грузили главный калибр. Палуба что каток: моряки ступают осторожно, ведя локтями по штормовым леерам.
Работа!
Все как-то серьезнее стали. Чем-то потусторонним веяло от неторопливых неразговорчивых офицеров, руководивших погрузкой снарядов, казалось, стояли они у черты иного мира…
Река стальной смерти втекала в погреба бесшумно, скоро и ладно. Все, кто видел ее, кто стоял на ее извивах и перекатах, стали старше и строже, даже Вересов притих. С каждым снарядом, опущенным в погреба, все дальше уходило от них детство, житейские треволнения, все прежние, пустячные, в общем-то, дела… А машины все подходили и подходили. Четко. Одна за другой. По мере разгрузки. Ни одна не стояла у борта лишней минуты. И в этой жутковатой четкости угадывалась та строгая и непреложная жизнь, которой теперь уже с первых предпоходовых часов они обязаны были жить, повинуясь не только силе командирского приказа, но и голосу собственной совести, чувству ответственности за судьбы тех, кто остается на берегу.
Почти каждый из экипажа уже знал, что такое труд, представлял цену трудовой копейки, и многие понимали, что сейчас грузят на корабль не только снаряды главного калибра, но и телевизоры, детские коляски, холодильники, магнитофоны, которые можно было бы сделать, если бы не надо было точить эти угрожающе тупорылые, отливающие в лучах прожекторов болванки.