На заставу приехал майор из штаба округа, бледный, усатый мужчина с задумчивыми глазами. Он молча выслушал рассказ о событиях последнего дня и двух ночей, в течение которых начальник заставы так и не смежил глаз.
Майор осмотрел одежду, съездил к тому месту, где была найдена нейлоновая сумка, измерил те несколько следов, которые оставил там лазутчик.
— Нарушитель имеет примерно метр восемьдесят сантиметров, восемьдесят пять килограммов веса...
— Это мы знаем, — буркнул полковник.
— Средних лет, — спокойно добавил майор.
— А об этом ты откуда узнал? — не поверил Нелютов.
— Одежда свидетельствует. Не такая яркая, как у молодых, но не очень и темная.
— Ну, это еще ворожка надвое... — улыбнулся полковник. — Сказал бы, где его искать?
— Немного странная походка у него, — опять начал свое майор. — Короткие шаги. Так, будто он не удирает, а потихоньку ходит себе, думает...
— Или бормочет под нос молитвы... — неожиданно добавил Шопот.
Нелютов повернулся к нему всем корпусом.
— А ты, начальник, какими источниками пользовался?
— С вашей помощью, товарищ полковник. Дедуктивный метод. Подозреваю, что сюда наведался друг немецкого доктора Ярема Стиглый.
— Глупости, — насупился полковник, — из миллиона один шанс.
— Для границы теория вероятности имеет как раз противоположное применение, — сказал майор, — тут миллион шансов, как правило, не сбывается, а миллион первый — в самый раз...
— Не морочьте мне голову, — пробормотал полковник. Ему уже и самому хотелось согласиться, что нарушитель — Стиглый, но сделать это — значило капитулировать перед анонимом, который и до сих пор торчал где-то позади и нетерпеливо сопел, как тот дьявол, что пришел к алхимику за обещанной душой. И Шопот, и майор, конечно, не знали о существовании анонима, им легко было выдвигать любые предположения, а ему?
— Кто он такой, узнаем, когда познакомимся с ним лично. Покамест же необходимо распространить среди дружинников хотя бы приблизительные приметы этого человека. На тот случай, если ему удастся вырваться из района блокирования. Вырваться, не оставив следов...
— Без следов ничего не бывает, — заметил майор.
— Ты меня не учи, майор. Не бывает без следов в твоем миллионе случаев, а в миллион первом как раз может быть и бесследная чертовщина...
— Не бывает, — упрямо повторил майор.
— Тогда найди след.
— Найдем.
— Как считаешь: откуда это тряпье? Из какой страны?
— Я видел доктора, задержанного вчера. Кажется, одежда у того и другого одного происхождения.
— Из Германии?
— Да. Когда-то из Германии выходили великие философы, музыканты, писатели, а теперь, к сожалению, шпионы... Ничего. Далеко не уйдет, — уверенно сказал майор. Он настраивал себя на успех: непременно найдется незамеченная раньше деталь, какая-то зацепка...
— Не кажется ли тебе, что мы похожи на того хвастливого воина, который так вооружился, что боялся взглянуть в зеркало: сам на себя наводил страх? — прищурил глаз Нелютов. — Мы вот с капитаном уже около двух суток ловим этого «европейца», но чем ближе к нему подбираемся, тем дальше он удирает... Ты посмотри вот на это...
Полковник достал из кармана газету с давним снимком бандеровцев, подал майору. Тот долго смотрел, слушая пояснения, на его бледном лице не дрогнул ни единый мускул, в глазах не промелькнуло ни удивление, ни любопытство. Его точный ум знал только одну работу: сопоставлять, анализировать, делать неторопливые предположения, выводы. Вся его жизнь закручивалась в неразрывный круг: слышу, вижу, вспоминаю, мыслю.
— Я хотел бы проехать по всей линии блокирования, — сказал майор.
— Пожалуйста. Начальник заставы даст кого-нибудь...
— Может, я сам, товарищ полковник? — сказал Шопот.
— Тебе нужно бы поспать, капитан, потому что две ночи на ногах. Пошли с майором старшину...
Майор вышел. Капитан тоже пошел за ним.
Нелютов курил папиросу за папиросой, во рту было горько и отвратительно, он сердито сплюнул. Капитан почему-то долго не возвращался. Потеряв терпение, Нелютов заглянул в комнату дежурного.
— Что-нибудь новое есть?
— Ничего нового, товарищ полковник.
— Ну и плохо.
Полковник прикрыл дверь, снова сел к столу. Все-таки этот майор молодец. Успокаивает: найдем, поймаем, далеко не убежит...
Следует ли употреблять слово «счастье», когда речь идет о молодой женщине, которая при трагических обстоятельствах стала одинокой? Если и можно, то лишь в его отрицательной форме, ибо Мария точно так же, как и миллионы наших вдов, потерявших мужей на войне, была глубоко несчастной, и разговоры о том, что всю душу вкладывала она в воспитание дочери, а также в любимую работу, пригодны только для показного бодрячества...
Молодость давно уже скрылась за калиновым мостом, из-за которого нет возврата, красота исчезла, стертая жестокими жерновами времени. Не за горами была старость, о ней свидетельствовала взрослая дочь, ее первейшим залогом был внук, маленькое крикливое существо, которое появилось на свет несколько дней назад.
Старость особенно страшна для красивых. Некрасивые всю жизнь борются со своим природным недостатком, они всячески совершенствуют свой внутренний мир, и это накладывает на них отпечаток благородства. А красивые только и заботятся о сохранении того, что сохранить невозможно. Все силы затрачивают на ремонтные и реставрационные работы.
Мария забыла о своей красоте, как только осталась одна с маленькой дочуркой на руках. Пополнила ряды тех самоотверженных женщин, которые добровольно пренебрегают своей женственностью ради близкого, дорогого существа; стала вне круга тех, на кого обращены взгляды мужчин, сама не обращала на них никакого внимания. Работа, дочь, домашние хлопоты — вот и все, что выпало на ее вдовью долю. Не захотела нарушать установившийся ритм жизни даже тогда, когда Богдана и Шопот стали уговаривать ее перебраться к ним.
Каждый день сидела в сберкассе, стеклянный барьерчик отделял ее от тех, кто приходил за деньгами, либо приносил свои сбережения. Рядом сидел контролер, безногий инвалид с добрым лицом; за смену они почти не разговаривали друг с другом, только перебрасывались двумя-тремя словами по работе: нечеткая подпись на ордере, не дописана цифра, не поставлен прочерк.
За стеклянным барьерчиком проходили люди, им нужны были деньги, за которые они имели намерение купить и счастье или хотя бы его заменители, кое-кто, изверившись приобрести то, чего нельзя раздобыть ни за какие деньги, приносил стопки разноцветных бумажек обратно в кассу, а другие, экономя на здоровье и силе, собирали копейку к копейке, клали все это на проценты, годами ждали, пока с процентных копеек сложатся рубли; их увлекал загадочный процесс добывания денег из ничего, для них деньги переставали быть эквивалентом товара, они становились всего лишь таинственной субстанцией их хитрости. Лица у таких вкладчиков всегда были таинственными, словно у крупных заговорщиков. Марию они более всего удивляли. Всю жизнь обманывают себя, считая, что обводят вокруг пальца весь мир!
И все же больше было таких, кому очень нужно было немедленно получить деньги и бежать куда-то в погоне за счастьем. Они всегда были озабочены, боялись, что не успеют, опоздают, им так всегда было некогда, что Марии хотелось смеяться. Но она не смеялась, ей приятно приходить на помощь этим непоседам, именно они и давали ей и ее товарищам то ощущение хорошо выполненного долга, которое украшает любую, даже самую однообразную и скучную работу.
Летом, когда наступает великое людское переселение, начинаются путешествия и миграции, когда в Карпаты наплывают целые толпы туристов, в их кассе работы становилось больше, возле окошек контролера и кассира выстраивались очереди, за стеклянным барьерчиком виднелись преимущественно незнакомые лица, и опять-таки работа в сберкассе обретала некое приятное разнообразие, ибо что может быть интереснее и приятнее, чем созерцание новых и новых человеческих лиц, знакомство с новыми и новыми характерами, темпераментами, судьбами? А Мария, наученная долгими годами одинокого созерцания, умела угадывать по выражениям лиц даже судьбы.